Адриано Челентано - Рай – это белый конь, который никогда не потеет (ЛП)
И он вернулся. И в качестве утешения услышал короткую фразу Челентано: «Молодец! Вы действительно умеете вести дела». Журналистка же приступила к работе, начав с персонажа, занимающего всю сцену, затмевающего и главных героев, и статистов: великой матери, сделавшей из Адриано вечного ребенка.
* - «Спасибо, лучше не надо», слова из песни Челентано «Grazie, prego, scusi» из альбома «Non mi dir» 1965 г.
** - «Спасибо - пожалуйста - извините. Я вернусь», слова из той же песни.
Лудовика Рипа ди Меана.
Будильник для часовщика
Моя мать была подобна горе. И когда она умерла, я почувствовал, что мир начал становиться день ото дня меньше, уже. Я никогда не жалел, что она не была молодой матерью. Для меня мать – это такая, как она. Все остальные мне кажутся фальшивыми. У нее были глаза такого же цвета, как у меня, и она была скорее высокой. Но, прежде всего, она была матерью настолько, что я чувствовал ее внутри себя. Да, когда я вышел из нее, то она вошла в меня, и, должен сказать, я многое взял у нее, потому что она была женщина очень цельная. Она была очень симпатичная и немного комичная. Она любила смеяться. Например, она веселилась, пугая меня. Помню, я пошел, кажется, в ванную, а она спряталась за дверью. Я аж подскочил от испуга, когда она внезапно выскочила.
Когда я начал работать, а был я часовщиком, то всегда приходил на работу с опозданием. Тогда моя мать стала будить меня рок-н-роллом, который, к счастью, нравился и ей. Она нашла способ вытащить меня из кровати. Она ставила диск и говорила: «Адриано, смотри, уже восемь часов», а было всего семь. Потом немного увеличивала громкость: «Уже четверть девятого», и, через пять минут: «Полдевятого, девять, десять». И продолжала увеличивать громкость, пока я не просыпался, свежий и довольный. Она приносила глубокую тарелку с кофе, туда вмещалось где-то пять-шесть чашек, а сверху плавало масло. Тогда я брал «бананы» из промасленного растительным маслом хлеба, разламывал их, макал в тарелку и ел.
Сколько раз, когда в ресторане, заказывая кофе, я просил принести немного масла, все удивлялись: «Как? Ты кладешь в кофе масло?». Да, я кладу в кофе масло, как делала это моя мать Джудитта.
Адриана Челентано
У меня две сестры, Мария и Роза, и брат, которого зовут Сандро. Еще одну сестру звали Адриана.
Она была красавица. Умерла она за четыре года до моего рождения. Поэтому меня и назвали Адриано. Ей было девять лет, когда она умерла, и мама часто рассказывала о том, как это случилось, каждый раз очень взволнованно, потому что обстоятельства ее смерти были необычными. Она была больна, чем точно – неизвестно, я думаю, что это была какая-то разновидность вирусного гепатита, не более. Но в те времена врачи не умели это лечить. Моя мать рассказывала, что сестра знала, что должна умереть. Она, очевидно, не боялась смерти. Мама, рассказывая об этом, каждый раз плакала, заново переживая случившееся.
Однажды вечером Адриане стало хуже. Все домашние собрались. Врачи давали ей несколько дней жизни. Она находилась в той комнате, то есть комната была единственная, но деревянная перегородка отделяла от остального пространства печь, “пушка” которой проходила и через угол сестры. Я говорю о печной трубе, мы называли ее «пушка». Вот. С этой стороны перегородки находились бабушка, отец, сестры, кузины, тети, брат и мама. В тот вечер все собрались у нас. Не было только меня. Был поздний вечер, где-то полодинадцатого, не знаю, лето было или зима, по улице кто-то шел и пел песню. Песню, которую знала Адриана. И вдруг она, больная, встала с кровати и говорит: «Ну как он поет эту песню? Он же не умеет ее петь. Он ее не понимает. Сейчас я вам ее спою так, как надо». Все обалдели, а она начала петь, и мама говорила, что пела она прекрасно. Она стояла в маленькой комбинации, да?- и пела. Все были растроганы. Мама пыталась сдержать слезы. Адриана допела до конца, и все зааплодировали. Тогда она остановилась посреди комнаты и говорит: «Ну, а теперь я должна попрощаться с вами, потому что мне пора уходить. Пришел мой час». И сказала: «Прощай, прощай, тетя, прощай!», простилась со всеми, с сестрами, потом: «Прощай, мама!» Услышав это, мама заплакала. То есть не смогла уже сдерживать слезы. И тогда Адриана ей говорит: «Не плачь, потому что, - говорит – я иду в рай и всегда буду рядом с тобой, так что ты не должна плакать. Прощай, прощай, прощай». Как будто она куда-то уезжала. Она легла в кровать, и мама всегда рассказывала, что с отцом она не простилась. Тогда мама, плача, спросила: «Адриана, а с папой ты не попрощаешься?» «Да, да, попрощаюсь: прощай, папа, прощай!» - и она куснула его за ухо: «Прощай, прощай, будь здоров!» Вот так. Немного спустя она, кажется, ненадолго потеряла сознание, сразу после прощания. Потом она снова пришла в себя, но была очень слаба. Пришедший соборовать ее священник спросил: «Адриана, ты рада, что попадешь в Рай?» «Да, я рада» - ответила она. На глазах у нее показались слезы. Через час она умерла.
Я родился спустя четыре года, и меня назвали Адриано в память о ней, о той песне и о Рае. Моя мать, вспоминая происшедшее, рассказывая что-нибудь о себе, становилась жесткой, как будто говорила о ком-то постороннем. Например, она говорила: «Это невозможно представить. Горе, когда умирает мать или отец. Но когда умирает ребенок, невозможно представить себе, какое это жестокое горе». Она всегда это повторяла. Я подшучивал над ней: «Ну, ты так привязана к детям, что поневоле об этом думаешь». «Нет, нет, сыночек», - она говорила на апулийском диалекте. Нет, она знала и итальянский, но с нами разговаривала только на диалекте. «Нет, сыночек, я желаю тебе, - говорила она – чтобы у тебя никогда не случилось ничего подобного, потому что это самое большое несчастье, которое может случиться с человеком». И я ей верил, потому что она говорила с таким убеждением, что, действительно, все должно было быть именно так. И, на самом деле, она вспоминала, что после смерти сестры она была убита горем и забывалась только в постоянной работе. Она была портнихой, была белошвейкой: умела все. Шила, в общем.
Как получился боксер
Прошло четыре года, как умерла моя сестра, и однажды мама почувствовала себя нехорошо. Она была так устроена, что не любила ходить по врачам, не нравилось ей проходить осмотр, потому что нужно было раздеваться перед доктором. Она, например, с двадцати семи лет не расставалась с четками: считала, что в таком возрасте женщина уже старуха. Но, хотя она и считала, что в таком возрасте женщина не должна расставаться с четками, сердцем и умом она оставалась молодой. Она часто говорила кому-нибудь: «Да ты же старик! Так стариком и родился!» В итоге к доктору она все-таки пошла, потому что подумала, что у нее серьезное заболевание, а тот похлопал ее по плечу и говорит: «Успокойтесь, синьора. У Вас третий месяц беременности». Мать говорила, что очень рассердилась на врача: «Вы сошли с ума, это невозможно! Говорите, что попало!» «Сходите к другому врачу». «Конечно, схожу!» Она не отличалась деликатностью. Она говорила то, что считала нужным сказать. Вот. Она вернулась домой и с того дня загрустила, а мои сестры и брат не знали почему. Знали только, что она была у врача. Ей было, если не ошибаюсь, сорок три года. Потом, кажется, она была у другого врача, и он подтвердил: «Да, Вы беременны. Но это совсем не несчастье!» «А для меня несчастье», - ответила она. Видя, что мама стала очень нервной, сестра моего отца спросила: «Да что, собственно, случилось?» Тогда мама все ей рассказала. «Ты не рада?» «Нет, не рада, мне это неприятно. И потом, я уже не в том возрасте, чтобы приводить в мир детей. Я далеко не молода». Быть беременной значило, что у женщины была связь, а она всегда пыталась скрыть это. Потом, естественно, слух дошел до моих сестер и брата, которые ужасно обрадовались, что у них будет маленький брат. Все они были намного старше: когда я родился, брату было восемнадцать, а сестрам – шестнадцать и двадцать два. Тогда их очень забавляло, что у них будет маленький брат, в то время как они уже такие большие. Итак, они хотели сказать маме об этом, но она была настолько раздражительна, что ее даже побаивались. Тогда, мама мне рассказывала, однажды к ней пришел мой брат и сказал: «Мама, я знаю одну прекрасную новость». Она уже все поняла и спрашивает: «Ну, и что за новость?» «Ну, не злись, я знаю, что у нас будет братик. Не сердись. Посмотришь, мы сделаем из него боксера». Мой брат страдал по боксу. Он ему нравится до сих пор. И он решил, что то, что не удалось ему, получится у меня, а он всегда хотел быть боксером. «Не строй иллюзий, - ответила мама, – потому что это сын стариков. Он сразу же умрет». Она была упряма, как породистая лошадь.
