Хескет Пирсон - Бернард Шоу
Только миссис Шоу такая жизнь не веселила: она родилась без смешинки во рту. Да к тому же и воспитывали ее, как и полагается деревенской барышне, в расчете на прекрасное положение в обществе и необходимую материальную обеспеченность, а к тридцати годам она уже погибла в глазах общества — связана с пьяницей, на руках трое детей, с деньгами всегда плохо. Надо быть Фальстафом в юбке, чтобы в таком положении радоваться жизни. Ей ничего другого и не оставалось, как махнуть рукой на мужа и перестать замечать детей. Добрые наклонности заложены в человеке с рождения, считала она; «никогда не срывала свои обиды на детях», никогда не интересовалась, как они себя ведут, что едят, что пьют: воспитание потомства она поручила природе — авось вырастут. Детей она записала в разряд явлений природы, и на этой «мудрости молочницы» успокоилась. Незлобивая, всегда одинокая, терпеливо сносящая обиды — но беда, когда ее долготерпению приходил конец! Скрытная и себе на уме, она обладала отзывчивым сердцем, но сердце у нее было маленькое.
Впоследствии сын будет только руками разводить: как ее угораздило стать матерью троих детей?
Из мира досадливых обязанностей мать бежала в мир музыки. У нее было удивительно чистое меццо-сопрано. Она брала уроки пения у Джорджа Вандалера Ли. Эта личность с репутацией чудака проживала на соседней улице. Ли отличался «завораживающей энергией и жизнеспособностью». Единственной радостью в его жизни было искусство пения. Он много лет потратил на эксперименты, прикидывал и так и эдак и наконец разработал свой метод подготовки певцов, непохожий на все, что было тогда в ходу. Он молился на свой метод и работал во славу его не покладая рук. Разумеется, преподаватели-ортодоксы его ненавидели и честили шарлатаном. Им был прямой смысл поливать его грязью — метод оказался на диво успешен. С завидной энергией Ли устраивал концерты и оперные спектакли, дирижировал, и под его гипнотической рукой сносно звучали даже любительские оркестры. Свой метод он испытал на миссис Шоу, и вскоре она превратилась в ревностную его ученицу. Ли отлично поставил миссис Шоу голос, сделал ее своей лучшей певицей. Она вообще стала его «музыкальной опорой», и, когда умер его брат, Ли вместе с Шоу снял дом № 1 по Хэтч-стрит. «Соглашение диктовалось материальными соображениями: нам было не по средствам одним занимать приличный дом, а Ли мог принимать учеников только в приличной обстановке. Впрочем, холостяк требовал малого: музыкальную комнату да спальню».
Ли купил коттедж в Долки и подарил его миссис Шоу. Коттедж стоял «на вершине Торка Хилл: из сада просматривался весь Дублинский залив от островка Долки до Хоута, а с порога открывался залив Киллини» Бэй. Еще дальше взгляд упирался в горы Уиклоу».
Вторжение Ли в дом к своей первой ученице многое определило в жизни молодого Шоу: главными статьями в его воспитании станут природа и музыка. Не пройдут даром и уроки здоровья и личной гигиены, преподанные Ли. «Он говорил, что спать нужно при открытых окнах. Эта смелая затея мне понравилась, я и сейчас сплю с окнами настежь. Или еще диковина: он ел только черный хлеб, белого не признавал. Докторам не верил и, когда мать серьезно захворала, решительно взялся хлопотать над нею и только неделю спустя позволил перетрухнувшему отцу позвать лучшего дублинского врача. Этот явился, изрек: «Тут справились без меня», — подхватил шляпу и убрался».
Впрочем, ребятне Ли не понравился. «Когда матушка знакомила нас, он, заигрывая со мною, стал наводить мне жженой пробкой усы и баки. Я отчаянно сопротивлялся. Знакомство прошло не гладко. С тех пор я его всегда побаивался, хотя зла против него не имел. Когда же старость маленько уняла его, а я набрался молодой прыти — тут наши силы и сравнялись».
«НЕ ДЕТСТВО, А КАТОРГА!..»
Крестил Бернарда Шоу дядюшка-священник. Крестный отец напился еще до начала церемонии, и именем ребенка отречься от дьявола и его козней попросили пономаря.
Поручиться за будущего Джи-Би-Эс[2]! Более рискованного шага, пожалуй, еще не делала церковь. Но ребенок есть ребенок, и пономаря не пришлось уламывать. С такой же легкой душой отправила свою обязанность и крестная мать. Потом она подарит ему Библию с золотым обрезом и золотой застежкой. Сестры получат книги поменьше: мужчине по рангу полагаются добротные вещи, все одно — книга ли, ботинки. Библией крестная мать совершенно отдарится от Шоу, и, дай бог, три-четы-ре раза встретится с ним в последующие двадцать лет. О происшествии у купели не будет сказано ни слова.
Впервые события внешней жизни вошли в сознание мальчика черными газетными колонками: умер принц-консорт. Позднее в памяти застрянут заголовки, кричащие о Гражданской войне в Америке, о бракоразводном процессе Йелвертона, о военном суде над капитаном Ричардсоном.
У него было обычное детское представление о мироздании: «Земля воображалась мне необъятным полом на нижнем этаже дома; потолок украшен звездами (с изнанки это уже райский паркет). Под ногами подвал — ад».
Но уже точил Шоу скептицизм. Когда его обидно провели, выдав горькое лекарство за сладкое, он положил вперед не поддаваться и если что не по вкусу — объявлять о том напрямик. Относительно же «детского» языка, к которому приучают взрослые своих отпрысков, он высказался так: «Находились люди, которые навязывались в друзья, ероша мне волосы и беседуя на ребячьем, по их мнению, языке. Меня просто бесила их бесцеремонность, я презирал непристойный и оскорбительный обман. Все они делали одну ошибку: валяли дурака, а это очень далеко от детства, и всякий здоровый ребенок раскусывает их моментально. Нужно оставаться естественным — это всего ближе к детству, тут бы мы без труда договорились».
Религиозное воспитание молодого Шоу велось кое-как, урывками. Отец читал семейные молитвы — это еще до прихода в дом Ли. Несколько лет дети ходили в воскресную школу, учили там библейские тексты. Ходили и в церковь — поерзать на скамье. Придет час, когда Шоу увидит в церкви «дом Сатаны»… «Мальчонкой я пал жертвой бесчеловечного и абсурдного обычая — каждое воскресенье детей сгоняли на заутреню. Не шелохнувшись и не раскрывая рта, обряженные в праздничные костюмчики, сидели мы в сумрачной и душной церкви — а какое утро стояло на дворе!.. От непривычного покоя затекают руки и ноги; все те же люди вокруг, давно наскучило придумывать про них истории, и вдобавок угнетает мысль, что ты единственный здесь греховодник, дерзко идущий под благословение, и очень хочется услышать оперный отрывок вместо преподобного Джексона в фа-мажоре. Ханжа-священник надоел хуже смерти, а перед пономарем страшно: того и гляди выставит вон из церкви — у него, конечно, на таких паршивцев глаз наметанный.
