Людмила Бояджиева - Марина Цветаева. Неправильная любовь
Или вот еще:
…отдать всю душу — но кому бы?
Мы счастье строим на песке…
Сергей читал ее стихи торопливо, озаряясь внутренним светом, делавшим все существо его совершенно прозрачным. Словно и не было тайников души — только свет и восторг, восторг и страх пробуждения.
— Ваши стихи написаны про меня. Честное слово! — горячился он. — Я жаждал сразу всех дорог! И мечтал отдать свою душу… Мечтаю… — Марина ощутила, как тонет в аквамариновой глубине его глаз.
— Значит, стихи про нас. — Она встала и прикурила новую папиросу.
— Это прекрасные, прекрасные стихи! А я и сейчас — плохие пишу. Не просите, декламировать не стану.
— Вы, Сережа, непременно учтите: я бываю резка. Не потому, что хочу унизить, а что бы показать: я — это я! Гордая.
— Вы совершенное чудо и знаете это. И то, что просите смерть в 17 лет — я так это понимаю! Именно в семнадцать! Ведь никогда уже так хорошо не будет! Такой чистой грусти не будет. Будет какая-то шелуха жизни… Мусор, от которой хочется отряхнуться.
— Вы любите грустить?
— Думаю, что я родился весельчаком. Всегда всех смешил… Но… На меня свалилось страшное горе… — Он запнулся. — Ну, об этом не надо. Это печально. Это трудно понять…
— Я пойму. У меня своего горя полно. Пожалуйста, рассказывайте про себя с самого начала.
Сергей крутил в длинных пальцах слоистый камень — частица лавы, извергнутой Карадагом в доисторические времена.
— Как легко перешагнуть через миллионы лет. И как трудно касаться самого близкого. То есть… совершенно невозможно понять, как жить, чтобы быть достойным всего этого. — Он мотнул головой. — Извините, Марина, я, когда волнуюсь, плохо говорю… Мне так много хочется сразу выразить…
— Уверяю вас, я буду слушать, как отличница на уроке. Не торопитесь и непременно, непременно рассказывайте все. Как думаете, так и говорите.
— И мы просидим здесь всю ночь?
— Хоть всю жизнь. Говорите, я непременно должна знать!
— Хорошо, только не насмешничайте… Первое, что я помню, — старинный барский особняк в одном из тихих переулков Арбата. Туда мы переехали после смерти моего деда — отставного гвардейца Николаевских времен. Это было настоящее дворянское гнездо. Зала, с двумя рядами окон, колоннами и хорами, стеклянная галерея, зимний сад, портретная, увешанная картинами и дагерротипами в черных и золотых овальных рамах. Заставленная мебелью красного дерева диванная; тесный и уютный мезонин, соединенный с низом крутой и узкой лесенкой; расписные потолки; полукруглые окна — все это принадлежало милому, волшебному, теперь уже далекому прошлому. При доме был сад с пышными кустами сирени и жасмина, искусственным гротом и беседкой. В рамах беседки вставлены разноцветные стекла, и сквозь них весело било солнце. Воздух становился радужным, как конфетки монпансье, и окрашивал все вокруг… мы смеялись, строили рожицы. Я был восьмым ребенком в семье. Четверо умерли в детстве. После меня через два года родился Костя, он и стал моим товарищем в играх. Но больше всего я любил одиночество. Чуть только начинала зеленеть трава, я убегал на волю, унося с собою то сказки Андерсена, то «Детские годы Багрова-внука», а позднее какой-нибудь томик Пушкина в старинном кожаном переплете. Как же я был потрясен стихами «К морю»! Никогда еще не виденное море вставало передо мною из прекрасных строк поэта — то тихое и голубое, то бурное. Я бредил им и всем существом стремился узнать «его брега, его заливы, и блеск, и шум, и говор волн»…
— Верно, верно! — Марина вскочила и подняла руку, словно принося клятву лежавшему у их ног далеко внизу морю. — Я верила — оно живое. И они очень любят друг друга — поэт и его друг — море — свободная стихия! Две стихии, предназначенные друг другу!.. У нас тоже был Пушкин в старинном переплете, и я пряталась с ним, потому что это еще было не для детей. «К морю» — пробирало до глубины души. Прямо со строчки «прощай же море!» наворачивались слезы. «Прощай же море! Не забуду…» — ведь он же это морю обещает, как я моей березе, моему орешнику, моей елке, когда уезжаю из Тарусы. О! Тут уже слезы так и лились… Прощанье, наверно, самое прекрасное и самое грустное чувство. Потому что вмещает всю любовь сразу — и которая есть, и которая могла бы быть, но никогда не случится.
— Да! Именно так: «в последний раз передо мной»… «Последний раз» — черта, разделяющая любящих, — подхватил Сергей. — Итог печали, радости, уже отцветшей, отшумевшей. Я тоже со всем всегда прощаюсь… — Море дрожало в слезах, наполнивших его огромные глаза. — Как будто мы вместе читали Пушкина! Это… это удивительно! А ваше детство, Марина?
— Продолжайте вы, у меня будет своя история. — Марина притихла, ожидая рассказа Сергея. Она уже поняла, что совпадения будут продолжаться. Стало совершенно ясно, что их жизни не шли отдельно, их соединяли незримые нити, образуя неделимую слитность.
— Десяти лет я поступил в 1-й класс частной гимназии Поливанова. Собственно, этим закончилось мое раннее детство. На смену сказочной, несколько замкнутой жизни выступила новая, более реальная. Появились школьные интересы, товарищи и новые через них знакомства, но чтение по-прежнему оставалось моим излюбленным препровождением времени. Нырял в книгу и не замечал, как бежит время.
— Точно! Это именно так происходит, ты проваливаешься в книгу и забываешь обо всем. Сколько раз меня заставали с книгами, слишком взрослыми для меня, и наказывали — сажали в чулан. А я дралась! Да, да, не очень-то позволяла собой командовать.
— Мне драться не приходилось. Вернее, я плохо дрался и никогда не побеждал, — Сергей опустил голову, как бы извиняясь. — Я рос болезненным и до того уставал от долгого сидения в классе, что с трудом мог заниматься дома. Частая лихорадка, головные боли, сильное малокровие… При том, — он смущенно глянул на Марину: — только не смейтесь! страшное самолюбие! Оно подталкивало меня: «Ты должен быть первым в классе!» И ведь я знал программу не хуже своих товарищей, но шел неровно. Приходилось много догонять, и только я начинал чувствовать себя на твердой почве, как новый приступ слабости сразу выбивал меня из колеи.
— В гимназии я пробыл пять лет. Переболел за это время почти всеми детскими болезнями! — Он рассмеялся и резко умолк, будто наткнувшись на жуткое видение.
— Сергей, вы не голодны? Давайте спустимся вниз и купим у татарина бублики. — Марина поднялась и протянула руку. — Пошли, вам надо хорошо питаться. Наговориться мы успеем. Шагайте за мной, здесь видна тропинка.
— Да я чувствую себя чудесно! Здесь должно быть эхо. — Сергей взобрался на камень и крикнул, сложив ладони: — Ма-ри-на! — Эхо не ответило.