Александр Яковлев - Омут памяти
Содеянным надо гордиться, а не слюни распускать да слезы по дряблым щекам размазывать. Свершив великое дело, пусть и с ошибками, аморально отрекаться от него, да еще прислонившись к толпе кликуш. Грешно сваливать ошибки на кого-то, а успехи воровато совать в собственный карман. Это привычно и легко, но вульгарно. Я говорю о некоторых колллегах по правящему классу, начавшему Перестройку.
Да, у нас далеко не все получилось, далеко не все.
Начать с того, что все мы, стоявшие у истоков Реформации и в меру сил пытавшиеся ее осуществить, были не богами, а самыми обыкновенными людьми. Как принято говорить, «продуктами своего времени».
Правящая группа, то есть члены Политбюро тех лет, кстати, все без исключения голосовавшие за Перестройку, материально не бедствовали. Дачи, охрана, повара, курорты, да и почестей хватало — аплодисменты, портреты, а самое главное — власть. Безграничная и практически бесконтрольная и неподсудная. Живи себе и работай, если можешь.
Выбрали другое — Реформацию России.
Но путь реформ сверху имеет как свои преимущества, так и свои ухабы. Так говорит история. Так случилось и у нас. Реформы в рамках партийной легитимности получались явно двусмысленными: оболочка социалистическая, а начинка по своей тенденции — демократическая. Поэтому опоры реформ разъезжались в стороны, словно ноги на мокрой глине.
В ельцинский период все это странным образом трансформировалось. Государственная оболочка закрепилась, в известной мере, как демократическая, а вот практическая власть на местах сформировалась как чиновничье-бюрократическая, как некая модификация старой командно-административной системы. Я ее называю Демократурой.
КПСС отодвинута от власти, на ее место пришел Чиновник, всевластие которого достигло чудовищных размеров, всевластие антидемократическое. Старая и новая бюрократия быстро нашли общий язык, ловко приладились к демократическим процедурам, используя их как прикрытие для экономического террора против народа.
Хотел бы обратить внимание на одну существенную особенность большевистской власти. Мы, я имею в виду реформаторов, не поняли эту особенность, которая губительно сказалась на Перестройке. Мы исходили из предпосылки, что единственной правящей силой в стране является КПСС. На самом-то деле в государстве сложилась особая форма правления — это двоевластие партии и карательных органов, их всемогущих аппаратов. Я пишу об этом в главе «Двоевластие».
Несколько слов о лидере Перестройки, о чем много разговоров. В условиях тоталитарной власти от лидера страны зависит почти все. Он может кормить людей обещаниями, сказками о скатерти-самобранке, как это делал Хрущев. Поснимать с постов увязших в коррупции министров, вызывая восторг толпы, как это случилось при Андропове. Плыть по течению, как это делали Брежнев и Черненко. Новый лидер мог, закусив удила, рвануть и по-петровски, и по-сталински.
Михаил Сергеевич Горбачев избрал единственно верный курс — на демократизацию общества и государства. Об основных параметрах будущего общества мы с ним говорили еще до Перестройки, но в общем плане. О гражданском обществе и правовом государстве — в полный голос и без всяких опасений, о социальной политике — весьма активно. О рыночной экономике — осторожнее, но говорили.
Часто пишут о том, что непоследовательность и нерешительность Горбачева размывали действенность преобразований. Это сложный вопрос. О своем отношении к этому я пишу в главе, посвященной Горбачеву, а сейчас скажу так: да, без просчетов не обошлось. Михаил Сергеевич нередко медлил с принятием решений, не выдерживал натиска наиболее нахрапистых «вождей» из своего окружения, дал запугать себя недовольством военных и силовых структур пытался примирить непримиримое: компартию и демократию, централизованное планирование и рынок. Он слишком долго верил, что аппарат партии будет ответственно продолжать реформы.
Но спрашиваю, в том числе и себя: а где остальные были?
Постепенно обстановка стала меняться не в пользу преобразований. Горбачев растерялся, продолжал искать компромиссы, уже потерявшие свою эффективность. Каких-либо смелых действий в области экономических реформ не предпринималось. Шеварднадзе и я ушли в отставку. Горбачев окружил себя людьми без чести, слабыми рассудком, потерял нити управления. Руководство КГБ целенаправленно кормило его враньем.
И вот результат. Еще заседало Политбюро, но мало кто хотел знать, чем оно занимается. Правительство принимало решения, которыми никто не интересовался. Президент издавал указы о назначениях и перемещениях, но на них никто не обращал внимания. В больших городах шумели митинги. Крик над страной стоял невообразимый. Мы и сегодня горланим так зычно и с таким отвратительным рыком, что истина в испуге шарахается в сторону и, вероятно, уже сомневается, а стоит ли вообще учить этот народ уму-разуму?
Огромный корабль все быстрее и быстрее несло на острые скалы. Еще можно было замедлить движение гиганта к гибели или хотя бы смягчить удар, а потом заняться сообща вдумчивым, квалифицированным ремонтом. Но получилось по-другому, хотя в последующих событиях никакой неожиданности не было.
В течение 1991 года я не один раз предупреждал о том, что социалистическая реакция готовит переворот, говорил об этом и с Михаилом Сергеевичем. Однажды он сказал мне: «Ты, Александр, переоцениваешь их ум и храбрость».
Пока демократы и примкнувшие к ним демагоги драли глотки на митингах, большевистские фундаменталисты перешли к действиям. Группа безумцев во главе с Крючковым, выскочив из трюма, где она собиралась отсидеться, вырвала штурвал из рук Горбачева. Подняв на мачтах красные флаги с серпом и молотом, они дали «самый полный назад», и тоже на скалы, но еще более острые. На полной скорости корабль размером в одну шестую часть земного шара не выдержал удара и разбился на 15 частей. Это событие получило название «августовского мятежа» 1991 года.
То, что Горбачев не принял превентивных мер против заговорщиков, отложив их до заключения Союзного договора, — самый крупный просчет президента СССР.
Через несколько дней после событий 19–21 августа деятельность КПСС и РКП была запрещена, партийное имущество национализировано, банковские счета арестованы, 14 человек отправлены в тюрьму. Но Ельцин, по непонятным до сих пор причинам, не довел до конца ни запрещение компартии, ни наказание преступников.
Это самая серьезная ошибка, однако, теперь уже президента России.
Борис Николаевич проморгал и другой опасный процесс, когда старая номенклатура плавно перетекла в новые структуры власти, еще раз подтвердив свою непотопляемость. Частично стряхнув с себя износившуюся большевистскую одежонку, номенклатура почувствовала прилив «новых творческих сил», теперь якобы не затуманенных ленинско-сталинскими заклинаниями.
