Чарльз Рууд - Русский предприниматель московский издатель Иван Сытин
В июле полиция провела аресты некоторых членов исполкома, и тогда вожаки, оставшиеся на свободе, решили ускорить забастовку и перенесли ее на 9 сентября[224]. Решение нашло поддержку. К полудню назначенного дня большинство сытинцев оказались среди примерно трех тысяч бастующих типографских рабочих. Они требовали повышения заработной платы и сокращения рабочего дня с одиннадцати до девяти часов. По указанию своих руководителей сытинцы – члены союза пришли на работу, как обычно, объявили забастовку, затем призвали своих товарищей присоединиться к ним. Агитаторы забастовщиков разошлись по разным корпусам. Убыточная забастовка закончилась на четвертый день, когда Сытин и другие члены Общества деятелей печатного дела согласились повысить зарплату и сократить продолжительность дневной смены до десяти, а ночной – до девяти часов. Сытин выполнил обещание, а некоторые издатели не сдержали слова, ибо, заявили они, забастовка была незаконной.
После прекращения стачки полиция арестовала не менее 446 вероятных зачинщиков. В результате 286 человек из них были высланы в свои родные деревни, остальные попали под надзор. Немногие оставшиеся после разгрома приверженцы нелегального союза, среди которых были и сытинцы, тайно объявили себя «Союзом московских типографских рабочих для борьбы за улучшение условий труда», примкнули к меньшевикам и стали ждать своего часа. Между тем печатники могли вступать и вступали в легальное «Собрание русских рабочих», однако сытинская типография на протяжении еще нескольких лет оставалась одним из очагов подпольной деятельности.
Что касается масштабов сентябрьской стачки, то, по данным шефа московской полиции, в ней приняли участие 76 процентов типографских и литографских рабочих (6599 из 8233), закрылось 60 процентов всех печатных предприятий (89 из 49). Охранное отделение, которое прилежно вело собственный учет, насчитало среди активных участников стачки 703 сытинца[225]. В отличие от последних никто из типографии «Русского слова» не присоединился к бастующим.
Спустя пять месяцев после сентябрьской забастовки, 27 января 1904 года, внезапным нападением на русскую военно-морскую базу Порт-Артур началась война с Японией. К исходу двадцатимесячного вооруженного конфликта Сытин станет владельцем крупнейшей газеты империи, и ни одна из дореволюционных газет России не сможет сравниться с ней в популярности. Самый большой тираж в 1903 году составил 43 тысячи экземпляров; к декабрю 1904 года ежедневно печаталось 117 тысяч экземпляров «Русского слова». Поскольку в первые месяцы войны резко подскочили цены (за телефонные и телеграфные услуги – на 353 процента, редакционные расходы – на 133 процента), Сытин увеличил в 1904 году плату за рекламу и стоимость подписки (последнюю – до 7 рублей). В итоге он впервые получил от издания газеты существенную прибыль[226].
Одним из двадцати военных корреспондентов «Русского слова» был Вас. И. Немирович-Данченко, и только в первый год войны он дал в газету 350 сообщений. В «Русском слове» с восторгом писали, что он всегда впереди, всегда под огнем, всегда на позициях[227]. Репортажи поступали также от корреспондентов из таких дальних мест, как Шанхай, Владивосток, Чифу, Сингапур, Коломбо и Сан-Франциско.
В лице своего отважного автора В.Е. Краевского «Русское слово» совершило блестящий рейд по тылам противника; в последние месяцы 1904 года с подложным британским паспортом на имя Перси Палмера он проехал по Японии, беря интервью на английском языке. 3 января 1905 года в «Русском слове» появился следующий удивительный, хотя и чересчур скромный анонс: «Вчера В.Е. Краевский возвратился в Москву. Материала в Японии собрано масса. После беспрерывного путешествия от Иокогамы до Москвы – один день роздыха, и послезавтра появится первый фельетон о Японии в настоящую минуту». Редакторы приурочили эту серию репортажей к ежегодной подписной кампании, пообещав рассказать много интересного о том, что представляет собой «Вражеская страна в военное время», – под такой рубрикой публиковалась серия.
С января по май включительно было напечатано тринадцать статей Краевского. Они замечательны тем, что полностью разрушают тот образ Японии, который создавали в России официальные и добровольные пропагандисты[228], ибо у Краевского японцы предстают умной, процветающей и, если не считать жестокого обращения с пленными, цивилизованной нацией. В частности, они имели в избытке продовольствия. Краевский пишет: «Мне хорошо известно, как выглядят в массе китайцы, но в Японии все совсем иначе: никаких истощенных лиц, похожих на выжатый лимон». Далее, в доказательство устойчивого в целом положения в стране, Краевский на основании продолжительных бесед с японскими банкирами делает вывод о том, что торговля и промышленность в Японии развиваются «полным ходом»[229].
Краевский описал также встречу с получившим награду молодым японским майором за бутылкой бордо на веранде токийского «Грандотеля». Свободно изъясняясь по-английски, майор точно предсказал поражение русских при Мукдене на юге Манчжурии. Превосходство японцев он объяснил, среди прочего, их чистоплотностью и возможностью откровенно говорить на политические темы. «Разве такие разговоры не опасны?» – искренне удивился Краевский. «Вовсе нет», – ответил майор, пояснив, что в споре закаляется воля к борьбе[230].
Между тем как репортажи Перси Палмера выставляли в невыгодном свете антияпонскую пропаганду правительства, колонки новостей в сытинской газете сеяли сомнения в правдивости официальных военных сводок. Совсем рядом, порой бок о бок печатались правительственные версии событий и тревожные сообщения корреспондентов «Русского слова» и иностранных газет. В 1905 году репортеры «Русского слова» начали публиковать данные о количестве раненых, прибывающих ежедневно в московские госпитали, газета давала длинные столбцы их имен и фамилий. Кроме того, репортеры ходили по палатам, разговаривали с выздоравливающими, а затем писали о солдатской доблести и унизительных потерях армии.
Определяющей чертой «Русского слова» была безусловная честность, и Сытин одобрял такое откровенное освещение событий в массовой газете, поскольку это ставило правительственных сановников в безвыходное положение. Ведь его газета не подлежала правительственной цензуре, и, значит, члены Московского комитета по делам печати получали ее не раньше, чем тысячи читателей. А если бы Комитет задним числом привлек «Русское слово» к суду за распространение вредных сведений, то это выглядело бы так, будто правительство боится правды. Да и прокурор, подумывавший о возбуждении против газеты уголовного дела, всякий раз вынужден был класть на одну чашу весов пользу от обвинительного приговора, которого еще добьешься ли, а на другую – ущерб, который мог нанести авторитету правительства открытый судебный процесс.
