Чарльз Рууд - Русский предприниматель московский издатель Иван Сытин
С 90-х годов, несмотря на запреты, в России то здесь, то там вспыхивали стачки. Первая стачка на сытинском предприятии началась 12 февраля 1902 года, когда 124 переплетчика отказались приступить к работе, пока не получат 15-процентной прибавки к заработной плате[216]. Они были сдельщиками и, подобно многим другим в типографии, не имели твердого жалованья; однако никто не поддержал их, и, побежденные, они вернулись на свои рабочие места.
Тем временем, предоставив полиции усмирять непокорных в подобных заурядных случаях, охранное отделение выявляло радикалов, которые могли раздуть из недовольства рабочих пламя революции. В его архивах за 1902 год есть донесения о подозрительной деятельности в книжной типографии Сытина и в «Русском слове»[217]. В июне московской охранкой было вскрыто первое из серии неподписанных писем, присланных из Европы в редакцию «Русского слова» лицам, обозначенным лишь инициалами. Осенью того же года охранке удалось, наконец, установить личность отправителя – П.И. Нечаев, двадцати четырех лет, рисовальщик, уехавший из России после участия в студенческих демонстрациях. К тому времени были уже перехвачены и письма, посылавшиеся Нечаеву из «Русского слова».
В письме от 29 мая к Н. и В.И., то есть к старшим сыновьям Сытина Николаю и Василию, Нечаев обмолвился, что его адрес можно узнать «у кого-нибудь из [сытинских] рисовальщиков». И вдобавок к двум молодым Сытиным охранка занесла в свой реестр подозрительных лиц еще восемь человек из книжной типографии; там же Нечаев сообщал, что поехал в Европу для изучения демократии, конституций и прав человека[218].
В письме от 27 октября Василий («уже полгода занимался в редакции «Русского слова») извещает Нечаева: «Вы спрашиваете у Федора Ивановича (Благова] карточек сотрудника на ваше имя, этого, конечно, он не может сделать для вас, так как человек он слишком осторожный, вас же не знает. На корреспонденции же ваши он согласен». Таким образом, в деле замешан и Благов. «Инициалы мои ставьте, только покрупнее, – продолжает Василий, – иначе письма задерживаются, так как (сортировщики почты) не понимают сразу»[219].
Из другого письма, отправленного месяцем позже, ясно, что Василий подробно осведомлен о делах молодых радикалов. Он пишет, что двое из «сибиряков» бежали в Швейцарию. Осуждает власти за использование заведомо ложных показаний на недавнем процессе над участниками студенческой демонстрации в Саратове и замечает, что охранка внедрила тайных осведомителей в Московский университет. Поскольку казна местного отделения социал-демократической партии пуста, он не имеет сейчас возможности выслать денег, а не может ли Нечаев раздобыть для него номера нелегальных эмигрантских изданий «Ж», «О» и «И» («Жизнь» Поссе, «Освобождение» Струве и ленинская «Искра»)[220]. Судя по письмам, отправленным из России на исходе 1902 года, кончилось тем, что жена Сытина (в письмах – «мать» и «Авдотья») прознала о переписке и велела прекратить ее.
Когда в 1903 году Нечаев возвратился в Москву, полиция произвела у него обыск, не нашла ничего предосудительного и оставила в покое. В корреспонденции Нечаева упоминалась нелегальная социал-демократическая партия, возглавляемая Лениным и другими революционерами, но сами по себе письма не давали оснований для возбуждения уголовного дела. Полиция предпочла продолжать слежку. Пускать в ход недостаточные улики против сыновей издателя значило поставить себя под удар общественного мнения. К тому же «Авдотья» сама навела порядок.
Однако у полиции свои интересы, а нам эти письма предоставляют редкую возможность заглянуть внутрь сытинской семьи. В частности, из них явствует, что двое из сыновей водили дружбу с радикально настроенными рабочими и, примкнув к революционной партии, зашли в своих убеждениях гораздо дальше отцовского народолюбия. Роль Благова в этом деле свидетельствует не о его левых взглядах, а просто о мягком характере. Что до Евдокии Ивановны, она предстает женщиной, способной на решительный поступок, хотя, вероятно, и укрыла от мужа столь серьезное семейное дело. Поскольку в письмах речь идет только о ее вмешательстве и нет ни слова о Сытине, можно предположить, что он покуда ничего не знал о переписке и связанных с ней событиях. Позднее он будет жаловаться на недисциплинированность сыновей и, уж конечно, проведай он тогда об их связях с радикалами, наверняка испытал бы и гнев, и отчаяние. (Сытин, по словам одного из сотрудников, «мало верил в своих сыновей» и никогда не давал им полной свободы в делах.)[221]
Вскоре, однако, Сытину суждено было обнаружить, что на его издательском комбинате развелось много таких борцов за перемены. Как будет отмечено в отчетах полиции, рабочие Сытина из типографии на Пятницкой – в Москве их называли «сытинцами» – сыграют заметную роль в общегородской стачке печатников 1903, а также в революции 1905 года.
Согласно переписи населения империи, проводившейся в 1897 году, 4 процента промышленных рабочих Москвы, или 11 тысяч человек, были заняты в «печатной» отрасли, которая охватывала все производство печатной продукции – от брошюр до обоев. Более половины из них работали в газетных и книжных типографиях. По переписи 1902 года, об шее число печатников достигло 12 тысяч человек, а у Сытина тогда было свыше тысячи рабочих[222]. Многие, подобно Сытину, были из крестьян, но тем не менее среди промышленных рабочих печатники считались наиболее грамотной и образованной группой, они легче других воспринимали новые идеи и были сплоченнее.
Не позднее, чем в начале 1903 года, активисты издательской фирмы «Товарищество И.Д. Сытина» и других московских типографий организовали, вопреки законам Российской империи, Союз московских типографских рабочих. Печатники каждой из вошедших в союз типографий выдвигали своих представителей в совет депутатов, из числа которых, в свою очередь, создавался небольшой исполнительный комитет. Впоследствии эта трехступенчатая структура легла в основу не только открыто учрежденных Совета печатников и других промышленных союзов, но и городских рабочих советов Москвы и Петербурга во время революции 1905 года. Весной 1903 года, дабы избежать преследований полиции, едва оперившийся совет собирался редко, но через депутатов доводил все свои постановления до сведения рядовых членов. Тем летом совет известил рабочих о намерении провести забастовку в октябре или ноябре, то есть в самую горячую пору года, когда простои обернутся для Сытина и других издателей наибольшими убытками и заставят их быть сговорчивей[223].
