Знакомьтесь, Черчилль - Маккей Синклер

Пытливый и неустанный разум Черчилля — когда он не был занят поглощением и усвоением великой литературы, истории и искусства — часто загорался при виде научных открытий (не путать с тем, что он называл «светом извращенной науки» Гитлера). Технические инновации очаровывали его, и не только с чисто материальной или военной точки зрения. Да, он всегда старался понять, как ту или иную новую идею можно применить на поле боя, но его очаровывал и философский аспект научных открытий.

«Мне нужен мой профессор, — сказал как-то Черчилль о Фредерике Линдеманне (позже лорде Черуэлле). — Он моя гадюка». Но потом, наверное решив, что образ ядовитой змеи слишком уж суров, добавил: «Нет. Я могу добавить: он мой хищник».

Впрочем, он вполне мог ничего не добавлять и не смягчать: все вокруг считали жутковатого Линдеманна змееподобным. И все недоумевали, как Уинстон Черчилль умудрился так подружиться с физиком, известным как «великий ненавистник» (тот не скрывал своего отвращения к большинству окружающих). Но мир уверенно приближался к атомному веку, и Черчилль искренне наслаждался общением с ученым, обладавшим несравненной редкой способностью максимально кратко и точно доносить сложнейшие технические идеи.

В последующие годы, когда небеса потемнеют от фашистских бомбардировщиков, эта способность станет поистине неоценимой. Но и в тревожные 1930-е, когда Линдеманн и Черчилль делились своими опасениями о перевооружении Германии, их застольные беседы в Чартвелле были на редкость оживленными.

Линдеманну, человеку аристократического происхождения из немцев, любителю шляп-котелков, было всего тридцать три года, когда его назначили профессором экспериментальной философии (физики) в Оксфордском университете. Внешность его была настолько отталкивающей, что некоторые называли его Дракулой, утверждая, будто при его появлении в помещении якобы сразу падает температура.

Линдеманн был истинным пионером в сфере исследований солнечного ветра, эффектов сверхнизких температур и использования фотоэлектрических элементов для астрономических съемок. И даже еще большим пионером — вплоть до риска собственной жизнью — в относительно новой области воздухоплавания в годы Первой мировой войны. Он сам научился летать на биплане, решив лично — из кабины пилота — изучить смертельную физику нисходящих спиралей, погубивших многих летчиков. В его смелости никто никогда не сомневался — в отличие от его способности к состраданию.

С теми, кто ему не нравился, — а к этой категории относилось абсолютное большинство людей, начиная с рабочего класса и далее вверх по социальной лестнице, — Линдеманн был откровенно груб и пренебрежителен. Но те немногие, кто пользовался его благосклонностью, грелись в лучах его эксцентричной теплоты: среди этих редких счастливчиков были Клементина, а чуть позже и Уинстон Черчилли.

Линдеманн, которого коллеги считали «социальным альпинистом», да еще и прозвали Паромом за то, что он переплывал «от коллеги к коллеге», чтобы не упустить своей выгоды, и дружил с такими умными людьми, как Дафф Купер и Ивлин Во, познакомился с Клементиной Черчилль на благотворительном теннисном матче (он был великолепным теннисистом). Со временем это знакомство привело его к Уинстону — к немедленному взаимному восхищению обоих. Черчилль не только наслаждался обществом ученого, он жаждал при каждой удобной возможности прикоснуться к его знаниям и интеллекту.

Его детское увлечение научной фантастикой Герберта Уэллса с годами переросло в истинную зацикленность на реалиях современной науки и на том, как она будет формировать грядущий мир. В 1931 году — Черчилль в то время бродил по политическим пустошам — Линдеманн в соавторстве с бывшим канцлером написал замечательную статью об этом грядущем мире. Называлась она «Пятьдесят лет спустя». В ней прямо слышится слияние этих двух незаурядных умов и зарождение некоторых общих для них демонов.

«Высокие авторитеты говорят нам, что непременно будут обнаружены новые источники энергии, гораздо более важные, чем все, что мы знаем сегодня, — сообщал Черчилль своим читателям (не раскрывая, однако, что этим высоким авторитетом был Линдеманн). — Ядерная энергия несравнимо мощнее молекулярной, которой мы пользуемся сегодня. Уголь, который человек может извлечь из недр земли за один день, способен легко выполнить в пятьсот раз больше работы, чем сам человек. А атомная энергия как минимум в миллион раз мощнее… Все ученые согласны, что такой гигантский источник энергии существует. Нам не хватает всего лишь спички, чтобы зажечь этот костер, или, может, детонатора, чтобы подорвать динамит. Ученые их уже ищут».

Черчилль с огромным оптимизмом смотрел на грядущую революцию в области ядерной физики. «Обнаружение таких источников энергии и контроль над ними приведут к изменениям в благосостоянии человечества, несравненно большим, чем паровой двигатель четыре поколения назад. Осуществимыми станут проекты космического масштаба. География и климат будут подчиняться нашим приказам».

Были в статье и предсказания — явно навеянные ночными беседами в Чартвелл-хаусе: Черчилль с бокалом бренди и Линдеманн, обычно трезвенник, позволивший уговорить себя на каплю спиртного, — поразительные для 1931 года. «Беспроводные телефоны и телевидение, следуя путем естественного развития, позволят их владельцам подключаться к любой комнате, оборудованной аналогичным оборудованием, и слышать и участвовать в разговоре так же, как если бы они засунули голову в окно, — рассказывал Черчилль своим читателям. — Собрания людей в крупных городах станут ненужными. Редко будет возникать потребность встречаться лично с кем-либо, кроме самых близких друзей и родных, а если таковая и появится, у них под рукой будут чрезвычайно быстрые средства коммуникации».

Встречались, впрочем, и предупреждения антиутопического характера. Учитывая холодное пренебрежение Линдеманна к интеллектуально неполноценным людям, коими для него, по сути, были большинство людей, весьма любопытно видеть, как Черчилль распространяет их дискуссии на потенциальное будущее евгеники и на то, к чему это может привести.