Павел Огурцов - Конспект
– Частную?
– Нет, зачем? Сколотил бы артель, сами бы работали и хорошие бы деньги зарабатывали.
– А где бы брали цемент, арматуру?
– Если бы разрешили такие мастерские, то, по логике, должны были и обеспечивать материалами. А если нет – работали бы на материале заказчиков. Чего ты смеешься?
– Да вспомнил… На площади Свободы возле кинотеатра висит объявление: какая-то артель, название не запомнил, принимает заказы на вязание изделий из шерсти заказчиков.
Юра расхохотался и сказал:
– Специально пойду посмотреть. А где оно там висит?
Через несколько лет с эстрады услышал наряду с подобными объявлениями («Гражданам с узким горлышком керосин не отпускается»), и этот текст. Значит, и Запорожье – поставщик такого репертуара. Можно было бы у нас и больше почерпнуть. На восстановленном доме в Соцгороде висела вывеска «Ателье детского пошива одежды», а на запертой двери будки, в которой продавали керосин, было написано: «Керосину нет и неизвестно».
Работал с Лущинским недолго – выполнили два или три проекта, и на этом мои приработки закончились. Лущинский продолжал работать по договорам: старожил, всех знает, его все знают, человек предприимчивый и работник добросовестный. Не раз пришлось слышать о нем: король халтурщиков.
Резко потеплело. Когда я вспоминаю этот день, вспоминаю бытовавшее когда-то выражение: события разворачивались с кинематографической быстротой. После обеда при выходе из столовой Сабуров придержал меня за локоть:
– Хотите посмотреть мою квартиру? Это недалеко. Ну, немного опоздаем – не беда.
– Антонина Ивановна? – спрашиваю по дороге.
– Да. У старых знакомых ее семьи, в их доме, освобождалась квартира, и они хотели сдать ее, как они говорили, приличным людям. Хорошая квартира по нашим временам, вряд ли удалось бы найти что-нибудь получше. Мне повезло. Но пришлось ждать. Хозяин квартиры получил назначение в отъезд и только сейчас забрал семью. Квартиру я уже снял.
На тихой улице в кирпичном доме с высокими потолками две большие комнаты, передняя с большой кладовой, большая веранда, выходящая в садик, через нее и вход в квартиру. И еще – отделение в сарае и возможность пользоваться погребом.
– За семьей сразу поедете?
– Да. Прямо сейчас пойду к Васильеву.
– Надолго поедете?
– Не угадаешь. Много пересадок, не знаю, как будет с билетами. Думаю, управлюсь недели за две. Надо повидаться и с теми, кто собирается в Запорожье.
– Две недели? Вам же, наверное, надо будет и мебель продать.
– Жена уже многое продала, а на оставшееся нашла покупателя.
– Григорий Георгиевич, ну, на семью вы пропуск получите, а как оформите свою поездку? Отпусков-то нет.
– Еще не знаю. Как-то был у меня с Васильевым такой разговор, и он сказал, что это – не проблема.
Я углубился в работу и вдруг услышал голос Сабурова:
– Уезжаю.
– За семьей?
Поднял голову, увидел лицо сидящего рядом Сабурова и понял: что-то случилось.
– Совсем уезжаю, – тихо сказал Сабуров.
Смотрю вопросительно, говорить не могу – заклинило.
– Васильев, когда узнал, что моя жена – немка, растерялся, – быстро-быстро говорит Сабуров. – И молчал. Я все понял, взял лист бумаги на столе, написал заявление об освобождении от занимаемой должности и отдал. Он продолжал молчать, потом сказал, что это – общее положение, никто ничего здесь сделать не может, и написал на заявлении «Не возражаю». Павел Андреевич, я не сегодня уезжаю, мы еще поговорим, а сейчас у меня к вам вопрос: пойдете на мое место?
Я покачал головой. Говорить не мог.
– Я так и думал. И порекомендовал Евстафьева. Но еще не поздно пересмотреть: Васильев спросил – почему не вы?
Я еще раз покачал головой. Сабуров помолчал, поднялся и направился к Евстафьеву.
Тихий, теплый вечер. Сабуров и я садимся на пустую скамью в почти безлюдном темном сквере. Сзади нас простучал и прозвенел трамвай – восстановлена первая линия в пределах старого города.
– С трамваем совсем иначе воспринимается город, – говорит Сабуров. – Ведь ничего не изменилось, только пришел трамвай, а город стал, как бы это сказать, рангом выше, что ли. Как-то веселее.
– Да, конечно.
– Павел Андреевич, вы о себе не беспокойтесь. Евстафьев вас оценил, да и за спиной у вас Беловол… Он уж вас очень ценит. А, главное, ведь будет у нас… Хм, надо уже говорить – у вас… Ну, словом, будет проектная организация, и в случае чего вас поддержит Головко.
– Ах, да не обо мне речь, Григорий Георгиевич!
– О себе ничего сказать не могу. Вот, воевал и ничего не знал. Если бы знал – разве я поехал бы в Запорожье или еще куда-нибудь? Где будем жить, что делать – не представляю. В Баку оставаться очень не хочется, в Москву нам путь тем более заказан.
– Возможно, эти ограничения только на время войны.
– Никакой уверенности в этом нет. Вы думаете, после войны разрешат высланным народам, подумать только – целым народам, вернуться домой? Сомневаюсь. Да что об этом говорить! Какой толк? Вот, признаюсь вам. Я ведь тоже надумал переходить на проектную работу. Думал так: приедет Мельников, – я его прочил руководителем проектной организации, – уговорю Бориса на свое место. Он член партии, ему и карты в руки. Ему легче будет, чем мне.
– Ой ли?
– Конечно, легче, проще. Почему вы сомневаетесь?
– Да потому, что по партийной линии его могут заставлять делать любую чушь.
– Ну, Бориса не очень заставишь. Человек молчаливый, но характер у него крепкий.
– Ломали и крепкие характеры.
– Это верно. Но если уж об этом говорить – ломали людей со всякими характерами. А, впрочем, всяко бывало. И потом, вот что я вам скажу. Делать чушь могут заставить и нас. Да и заставляли. Вспомните театр, завод Войкова, не говорю уже о загазованности.
– Э, нет. Эту чушь делали не мы, ее делали без нас, не нашими руками.
– Но мы смирились с этим.
– Мы пытались бороться, и, кажется, сделали все, что могли.
– А толку?
– Это другой вопрос. Евстафьев будет так же бороться?
– Хм… Вот, не думал об этом. Постойте… Мало я его знаю… Постойте, постойте… Ну, и задали вы вопрос! Честно скажу – не знаю. Надеюсь, что будет. Кстати, о тех, кто собирается приехать. Сами понимаете, лучшие специалисты сюда не поедут. Я приглашал таких, которые и специалисты приличные, и люди порядочные. Порядочные люди – это очень важно. Мне писали, что просится сюда Штенфайер, и Евстафьев хотел бы его пригласить. А я не хочу. Архитектор он средний, звезд с неба не хватает. Да кто из нас хватает? А как человек он, – Сабуров покрутил головой, – нехороший. Наверное, Евстафьев его теперь пригласит. Ну, да ничего. Он сам по себе, вы сами по себе. Я вот о чем сейчас подумал: мы-то с вами что за люди? Я хотел уйти со своей должности, вы не хотите на нее идти, и оба мы хотели бы, чтобы эту работу тянул кто-то другой и чтобы он был порядочным человеком. Что это, эгоизм? Тщу себя надеждой, что нет. Лень? Вот уж это он нас, кажется, не скажешь. Боимся ответственности? Трусим? Как вы думаете?
