Павел Огурцов - Конспект
Евстафьев ни разу не задал ни одного вопроса о нашей работе с Сабуровым – значит, Сабуров его хорошо проинформировал. Глухой осенью или в начале зимы (здесь ноябрь и декабрь редко различаются) я сказал Евстафьеву:
– До сих пор никаких известий ни из Киева, ни из Гипрограда.
– А какие известия вы ждете?
– О правобережном варианте.
– Привезут схему генплана – тогда и узнаем. Ведь повлиять на решение этого вопроса мы не можем.
– А не знаете – как с расширением проезжей части на плотине?
– И об этом узнаем в свое время.
Хорошо, если это выдержка. Если нежелание делиться информацией – черт с ним! А если равнодушие? О расширении проезжей части спросил у Беловола.
– Хорошо, что напомнили. Там этот вопрос застрял. Сегодня же поговорю со Скрябиным. А о правобережном варианте ничего не слышно? Вы не собираетесь съездить в Харьков или Киев?
– Евстафьев сказал: повлиять на решение этого вопроса мы не можем, привезут схему генплана – тогда и узнаем.
– Вот как! Логика, конечно, в этом есть… Были бы вы главным архитектором города – я бы уже давно отправил вас в командировку!
Изредка наведывается Орлов. Обсуждая что-либо с Евстафьевым, Орлов приглашает и меня принять участие. По окончании одного такого обсуждения спрашиваю:
– Георгий Михайлович, у вас ничего не слышно о расширении проезжей части на плотине?
– Ничего. А у вас что-нибудь слышно? Вы что-нибудь предпринимали?
– В августе получили в Гипрограде проектный поперечный профиль и передали его по начальству.
– Ну, а начальство?
– Не знаю. Я туда не вхож.
– Евгений Георгиевич, вы-то вхожи.
– Я, конечно, с руководством встречаюсь, но, знаете, не все сразу.
– С этим делом надо поторопиться, а то опоздаете. Павел Андреевич, у вас есть этот поперечник? Можно его посмотреть?
Достал синьку поперечника – архивный экземпляр.
– Может быть… Может быть... – говорит Орлов. – Вполне осуществимо. Я говорю о технической стороне вопроса. Не дадите ли мне экземпляр?
– Это последний. Но есть калька. Наверное, у вас не трудно отпечатать с нее светокопии.
– Никаких затруднений. И можно и для вас отпечатать… Ни штампа, ни подписи, – говорит Орлов, глядя на кальку.
– Это я выпросил на всякий случай, но это – точная копия.
– Ну, и молодчина. Так я ее возьму и верну со светокопиями. Сколько вам экземпляров?
После ухода Орлова Евстафьев сказал:
– Без моего разрешения никакой материал никому не давайте.
– А вы не дали бы Орлову поперечник?
– Дал бы или не дал – это другой вопрос. Вы меня поняли?
– Прекрасно понял. Но сейчас вы стреляете мимо цели.
– То есть как это – мимо цели?
– А так. Это калька не областного отдела.
– А чья?
– Моя. Я ее выпросил, ее могло и не быть.
– Да какое вы имеете право присваивать ее себе?
– А почему бы и нет? Это неофициальный документ – ни штампа, ни подписи, ни названия, ни препроводиловки и не секретный материал.
– Да зачем она вам?
– Это другой вопрос. Но, как видите, – пригодилась. Будем еще пререкаться?
– Да нет, не имеет смысла.
Да, это не Сабуров. Но иногда я, как бы спохватываясь, понимаю: все эти огорчения, недостатки, трудности, да и наша работа – ничто, мышиная возня по сравнению с тем, что творится в мире – война, гибнут люди… Но крах Германии предрешен, скоро конец войне, наступит мирная жизнь, и так хочется верить, что эта жизнь будет нормальной, человеческой. Ожидание и надежда светились в наших глазах.
Уже есть поезд Симферополь-Москва, Запорожье проходит среди ночи. Сотрудники Орлова, когда им надо ехать в Москву, к вечеру приходят к нам домой, а ночью идут на станцию. Как на подбор – деликатные и милые люди. Хорошо работать с такими людьми.
Большое подспорье горожанам – огороды. Весной сорок пятого на берегу Мокрой Московки, против Дубовой рощи получил участок и наш маленький коллектив. Недалеко от работы, еще ближе от дома, в котором мы с Леной живем. Думал – нашему везению мы обязаны Беловолу, оказалось – вся полоса вдоль речки занята огородами сотрудников партийных и советских органов. Антон Иосифович сказал мне, что когда-то эту полосу арендовали болгары и выращивали хороший урожай овощей, надо только подождать пока пройдет паводок.
Осенью сорок четвертого или следующей весной прочли в газете новый закон о семье и браке. Кто-нибудь помнит, когда именно это произошло, но стоит ли тратить время на уточнение? Важно другое: это был бросок в дореволюционное прошлое.
До этого закона в загсе брак регистрировали, и регистрация не была обязательной. Теперь в загсе вступали в брак, без этой процедуры брак не признавался, тем самым восстанавливалось понятие – незаконный брак, и живущие в нем назывались не мужем и женой, а сожителем и сожительницей. Раньше ношение обручальных колец высмеивалось: кольцо – символ цепи рабства, теперь поощрялось и пропагандировалось. В Российской империи были запрещены браки между лицами разных вероисповеданий, теперь – запрещались браки с иностранцами. Дети, родившиеся в незаконном браке, не имели права на отчество, тем самым восстанавливалось понятие – незаконнорожденные дети, и алименты на них не полагались.
Для развода раньше было достаточно мужу или жене обратиться с заявлением в загс, и он или она тут же получали свидетельство о расторжении брака, теперь – сложная судебная процедура. Сначала – обращение в народный суд, но его функции ограничены попыткой примирить стороны, а вышестоящая судебная инстанция имеет право расторгнуть брак по ограниченному перечню причин. Для большинства развод невозможен, и за развод надо платить большие деньги.
Возможно, и даже наверное, новый закон принят с целью предотвратить дальнейший распад семей из-за длительной разлуки мужей и жен.
Вскоре началось, и как снежный ком, нарастало вмешательство в личную жизнь. Дела о неверных мужьях и женах разбирали партийные и профсоюзные организации. Обвиняемых обсуждали и поносили на собраниях, на них накладывали взыскания, вплоть до увольнения, исключения… Глаза горели от любопытства и возбуждения. «А из зала кричат: давай подробности!» – это строка из песни Высоцкого. Пересуды, сплетни, даже доносы, бичующие статьи и фельетоны в прессе.
Лет пятнадцать мы живем в атмосфере фальши и притворства. Бедствовали, голодали, подвергались чисткам, раскулачиваниям, всяческим гонениям и ограничениям, репрессиям, пыткам, новой каторге в лагерях… И все это при беспрерывном, назойливом, осточертевшем и без конца возрастающем восхвалении и воспевании Сталина, а заодно и монолитной партии Ленина–Сталина. Дети чутки к малейшей фальши. Как ни скрывай отношения в семье, они будут только притворяться, что дома все благополучно. Вот пусть и привыкают сызмальства жить в такой атмосфере. К чему это приведет? Какими людьми они вырастут? Кого-то это не беспокоит, кому-то это будет на руку.
