Борис Ресков - Усман Юсупов
Рождалось первое крупное социалистическое предприятие, уже не провозвестник, а живая часть будущего. Это ощущалось в архитектуре: высокие, светлые, красивые корпуса. Аллеи, скверы между фабриками. Не пожалели средств (а были, что говорить, не очень богаты) даже на лепные украшения и непременный фонтан у входа. Возвели и жилой массив. Первые в Ташкенте четырехэтажные дома с удобствами, Дворец текстильщиков, школы. Имя району дали — Социалистический город, одну из улиц в нем назвали Профсоюзная. Название это дано не случайно.
В октябре 1934 года Центральный Комитет ВКП(б) принял постановление, в котором отмечалось, что среднеазиатские организации сыграли свою роль и поэтому они отныне упраздняются.
В декабре того же года Юсупова послали в Москву на курсы марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б).
В Москве, на Малой Грузинской улице, во дворе большого дома до сих пор сохранился флигель. По праву на его неприметном фасаде должно бы установить мемориальную доску. На ней значилось бы имя не только Усмана Юсупова, но и многих партийных и государственных деятелей тридцатых годов. Все они, кто год, кто дольше, занимали здесь скромную квартиру, находившуюся в ведении хозяйственного управления ЦК ВКП(б). Сбрасывались с плеч звания и заботы о руководстве партийной организацией, республиканским наркоматом, крупной стройкой. Люди, уже немолодые, становились слушателями высших партийных курсов и возвращались на время, а бывало, подобно Юсупову, впервые приобщались к чудесному братству однокашников. Да не покоробит никого это, впрочем, очень по-доброму звучащее слово, примененное к столь уважаемому учебному заведению, о солидности которого говорят хотя бы имена тех, кто читал здесь лекции; достаточно назвать А. А. Жданова и Е. М. Ярославского.
В большинстве слушатели приехали в Москву без семей и жили на Садово-Кудринской, в общежитии. Юсупов же не хотел расставаться с Юлией Леонидовной — не только с женой, но и с такой помощницей, когда наставницей, когда ученицей.
Ту самую квартиру Юсуповым предоставили по ходатайству Н. М. Шверника, председателя ВЦСПС. Комнатка с кухней в центре Москвы, неподалеку от учебного корпуса была величайшим благом.
Юлдаш Бабаджанов, партийный работник, один из друзей по курсам, нашел самое точное слово, чтобы определить и отношение Юсупова к науке, и состояние, в котором он пребывал в Москве: «Учился Юсупов радостно».
Именно так. Потому отступала усталость и преодолевались трудности постижения самых серьезных наук, усугубляемые еще и тем, что тексты, не всегда с ходу понятные даже русским людям, были для него трудны вдвойне. Тут-то и помогала Юлия Леонидовна. Вдвоем просиживали порой до утра над книгами, составляли обстоятельные конспекты. Упрямство, упорство, юсуповская принципиальность не позволяли ему занести в толстую клеенчатую тетрадь хоть слово, пока он не одолевал до самой глубины его смысла и значения. Нужны были и понимание, и, не скроем, долготерпение Юлии Леонидовны, чтобы работать вместе с ним, ни разу не выказав недовольства, продиктованного хотя бы усталостью.
Для всего этого нужны были силы, и немалые, и черпались они все из того же источника — любви к губастому и высоколобому, то твердому как кремень, то по-детски мягкому, неизменно благодарному за тепло и ласку человеку.
Сама Юлия Леонидовна была личностью весьма незаурядной. Штрихи, которые проявились в молодости, стали чертами характера цельного, волевого, подчас до мужской суровости. Все это не лишало ее, однако, женственности, обаяния, которое дается от рождения. Она была женой выдающегося человека, знала, что требует это от нее не обычных в семейной жизни уступок, а значительно большего — умения уйти, когда надо (безошибочно почувствовав этот момент!), в тень, а ведь и она сама впоследствии займет немалый государственный пост, станет наркомом легкой промышленности республики. Не самопожертвование, а понимание, что ему, Усману, дано больше, что он сможет свершить то, на что способны немногие, отличало Юлию.
Была награда в том, как высоко ценил он Юлию.
Много лет спустя в Голодной степи, в мазанке, где еще не было электричества, обрадовался тому, что заговорил наконец плохонький приемничек: заезжий шофер приладил к молчавшему радиоаппарату батарею от своего «газика», а Юсупов слушал музыку, прикрыв тяжелыми веками глаза, потом тронул батарею и сказал о приемнике:
— Был бы мертвый без нее. Как я без Юльки.
Тут уже безо всяких «может быть», с полным правом можно сказать, что вспомнил он и маленькую комнатку в Москве, и ее — терпеливую, непреклонную, рядом с собой, то страдающим, то окрыленным ни с чем не сравнимой радостью постижения истины.
Обладали они тогда еще одним величайшим сокровищем — молоды были. И, презирая усталость, бегали, что ни вечер, в театры, в концертные залы, в кино.
Не исключено, что приобщение к большому искусству по праву входило в программу подготовки партийных кадров. К слову, на курсах этих даже танцам обучали. Но Юсупов этой премудрости так и не одолел. По крайней мере, в воспоминаниях самых близких танцующим он не сохранился, хотя, сомнений нет, если бы умел, то, невзирая на высокое положение и весьма заметную годам к сорока грузность, не стесняясь, пригласил бы даму и на танго, и на фокстрот.
Зато успешно сдал экзамены по истории партии, философии, математике, географии и, что для него было крайне важно, по русскому языку и литературе.
В жизни страны, как в жизни самого Усмана Юсуповича, перемежались события драматичные и счастливые. В мае 1935 года, накануне первой в своей жизни экзаменационной сессии, он вместе с однокурсниками был в числе первых пассажиров метро. Спустился, удивляясь и восхищаясь под стать всем, на эскалаторе в мраморный зал станции «Охотный ряд», домчался в мгновение ока до «Парка культуры», вышел, еще не остывший от необычных впечатлений, на площадь, пересек ее, присел на свежеокрашенную скамью над Москвой-рекой, от которой тянуло совсем не весенним холодком. В кармане была пачка газет, только что присланных из Узбекистана. Он получал и республиканские, и даже районные, из родного Янгиюля в том числе. Читал, мгновенно посерьезнев, о подготовке к обмену партийных документов на основании письма ЦК ВКП(б), хорошо известного ему и товарищам. Знал, что это фактически чистка партии, но полагал, что пойдет она сугубо на пользу организации. Ни на йоту не усомнился в справедливости крутых мер. Тем паче что сам сейчас вот читал в узбекистанских газетах о запущенности партийного хозяйства, о том, что даже партбилеты кое-где похищались, а кое-где выдавались без ведома райкомов. Где, спрашивается, гарантия, что партийный документ не попал в руки врага, убийцы?
