Василий Ефремов - Эскадрильи летят за горизонт
Я вспомнил случай под Ливнами, на аэродроме ночных У-2. Оттуда нужно было вылететь глубокой темной ночью. И я попросил поставить впереди хотя бы один огонь для ориентировки при взлете. Неопытный или нерадивый стартер выставил фонарь не далее как на 250 метров от линии старта. Не успел я начать разбег, как фонарь уже остался позади. Впереди была непроглядная тьма. И все же, собрав в кулак всю силу воли, я преодолел эту пугающую безориентирную пустоту и взлетел, как говорится, на ощупь...
В ту ночь, о которой идет речь, я взлетел тоже нормально, хотя обледеневший еще на земле самолет долго набирал высоту.
У Ивана Склярова тоже все оказалось в порядке. На высоте мы разошлись с ним по своим маршрутам.
Над территорией, занятой противником, было ясно. С высоты трехсот метров хорошо проглядывались дороги, деревни, речушки, даже небольшие группы деревьев. Облетев заданный район, мы ничего особенного не обнаружили. Только кое-где по дорогам пробегали одиночные машины, да мерцали редкие огоньки в населенных пунктах.
Просматривая местность, Кравчук цокал языком:
— Послушай, командир, что тут разведывать? Здесь даже бомбы некуда сбросить.
— Ничего, — успокоил я штурмана, — отбомбимся над Садовой. Там всегда найдутся припрятанные гитлеровцами резервы.
На подходе к Садовой наш самолет был схвачен прожектором. Зенитная артиллерия немедленно открыла сильный заградительный огонь, пытаясь отогнать СБ в сторону. Но мы удачно прошли сквозь шквал огня и сбросили бомбы на станцию, затем, не меняя курса, со снижением пошли к Волге, вдоль долины речки Царица.
Возвратившись домой уже под утро, я обнаружил, что аэродром и весь близлежащий район закрыт сплошной пеленой тумана. Мы вынуждены были сесть на полевом аэродроме в Житкуре, где уже приземлился Иван Скляров.
Командование фронта объявило нам благодарность за этот вылет. Как выяснилось позже, цель разведки заключалась в том, чтобы еще раз убедиться, догадываются ли немцы о нашем предстоящем наступлении под Сталинградом? [85] Оказалось, что нет. Тишина на дорогах и отсутствие каких-либо маневров войск противника, о чем мы донесли штабам, как раз и подтверждали, что немцы ни о чем не подозревают...
Почти всю вторую половину ноября погода была неустойчивой, сложной для авиации. Редкие прояснения внезапно сменялись густой, сплошной облачностью. Моросили дожди, падали крупа и снег, наползали туманы. При полетах ночью это грозило самыми неприятными последствиями.
Учитывая сложность обстановки, в воздух теперь выпускали самые опытные и сильные экипажи. В основном это были авиаторы, летавшие еще в полку первого формирования: Иванов, Волик, Скляров, Сидоркин, Бочин, Панченко, Козявин, Головин. Они могли надежно, в любую погоду выполнить самые сложные задачи.
Экипаж Склярова и мой систематически вели разведку в ближайшем тылу врага и на дальних подступах к Сталинграду, включая Громославку, Тормосин, Суровикино, Калач-на-Дону. Там было по-прежнему спокойно. Больших передвижений войск не наблюдалось. Это еще и еще раз подтверждало, что гитлеровское командование придает первостепенное значение боям в самом Сталинграде.
В ночь на 19 ноября погода так испортилась, что в воздух не смогли подняться даже самые опытные летчики. А утром землю окутал плотный туман. Видимость была такая, что, отправляясь в столовую на завтрак, люди плутали по ровному месту.
Туман висел над аэродромом весь день. Не рассеялся он и к вечеру. Боевые полеты были отменены. Летный состав после ужина собрался в самом большом общежитии, чтобы побыть вместе, поиграть в домино, в шахматы, послушать бывалых летчиков, поговорить, попеть, вспомнить друзей.
Мы с начальником связи эскадрильи играли в шахматы. Молча, сосредоточенно думали, внимательно оглядывая «поле боя», прежде чем передвинуть фигуру. Многоголосый гул не только не беспокоил нас, наоборот, он действовал на обоих как-то успокаивающе, ибо создавал теплую, домашнюю атмосферу.
— Командир, тебе письмо, — услышал я голос Бочина.
— Раньше-то не мог отдать? — спросил я, думая об очередном ходе, и сунул письмо в нагрудный карман. Я знал, что почта была получена еще утром. Но сам не ждал писем, а потому не ходил в канцелярию.
Вдруг все встали. На пороге появился подполковник Головин. Он обвел присутствующих веселым взглядом. [86]
— Дорогие товарищи! Воздушные бойцы! Победа! — Он сотряс в воздухе сжатыми кулаками. Слезы радости блестели на глазах нашего командира полка. — Сегодня, 19 ноября, началось контрнаступление советских войск под Сталинградом!..
Мы восторженно смотрели на Головина. Необычайно радостной была эта весть. Всего несколько дней назад немцы яростно обстреливали наши самолеты над городом, засыпали снарядами наши войска в Сталинграде. И вот — началось!..
* * *
Только утром вспомнил я о полученном письме. Прислал его техник Анатолий Стрельцов. Оказалось, что он уже самостоятельно летает на истребителе и надеется в скором времени прикрывать нас, бомбардировщиков. Недаром Толя рвался в авиационную школу!
— Везет же людям, — вздохнул Бочин. — Стрельцов поднялся два раза в воздух — и уже истребитель, а я, как ни прошусь, как ни бьюсь, — все бомбардировщик.
— Не каждый умеет летать на бомбардировщике, как ты, — успокоил я друга...
Летчики рвались в бой, но в течение трех-четырех ближайших дней фактически не летали: то не было подходящей погоды, то выходила из строя материальная часть, то не хватало горючего (оно шло в механизированные войска).
Но к концу ноября все нормализовалось. Мы снова включились в активные полеты. На этот раз объектом нашего пристального внимания стали вражеские аэродромы в окрестностях Сталинграда.
Подполковник Головин, слетав несколько раз на боевое задание, приказал всем экипажам производить бомбометание с минимальных высот. И летчики вскоре убедились, что враг теперь не располагал таким, как раньше, количеством зениток, что слабее стали работать зенитные прожекторы и не появлялись уже ночные охотники-истребители Ме-110. Огонь наземных войск по всей линии обороны тоже стал не таким интенсивным. Окруженные части закопались в землю и, как мы поняли, экономили на всем: на снарядах, патронах, минах, ракетах, бензине. Воздушные перевозки грузов, предназначенных окруженным, не оправдали себя: войска Паулюса получали грузов в пять раз меньше, чем требовалось. Мало того: транспортная авиация теряла столько самолетов в воздухе и на сталинградских аэродромах, что в конце кондов истощила свои возможности. [87]
