Семен Нагорный - Седов
Уже появились роковые вестники цынги. У одних кровоточили десны, другие едва передвигались на опухших ногах, а третьи, приложив руку к груди, удивленно жаловались на одышку. И в эти дни начальник экспедиции приказывал готовить снаряжение для похода на полюс. В кают-компании об этом избегали говорить. Две тысячи верст в оба конца намерен был пройти Седов. Между тем все знали: он болен.
Он рад был бы скрыть это от своих товарищей, затаить болезнь, как не раз таил от них свои опасения, тревоги, боязнь. Так было в сентябре 1912 года, в ту штормовую ночь, в Баренцевом море, около Сухого носа, когда «Фока» едва не погиб.
Обняв стойку на мостике, насквозь мокрый, сотый раз облитый волной, охрипший, ослепший, Седов кричал на матросов, глотая летящий вихрем колючий снег, вертел штурвал, посылал приказы в машину, а потом скатывался вниз и, скользя на палубе, неугомонно, как Ванька-Встанька, тянул какие-то обледеневшие концы, ругался, подставлял волне спину, отплевывался от соленой воды, хватал кого-то за плечи или сам, падая, цеплялся за чью-нибудь куртку…
Все ниже и ниже садился «Фока» в воду. Корпус его трещал, скрипел, покряхтывал, – и эти тихие звуки имели жуткое свойство: они протискивались в уши начальника сквозь грохот и рев шторма. Спастись тогда можно было, только смертельно рискнув. Седов направил корабль на камни у Сухого носа и в ночной мгле, при ураганном ветре, провел «Фоку» перед самыми рифами.
Корабль и все люди спаслись. Но никто, кроме Седова, не знал, как близок был к гибели «Фока», никто не знал, что в эту ночь начальник мысленно прощался с жизнью.
Так точно хотел бы он скрыть и свою болезнь.
В те д!ни, перед уходом с «Фоки», он часто перелистывал тетради своих записей. Он прощался с тетрадями, прежде чем зашить их в парусину и вручить остающимся на корабле для передачи Вере Валерьяновне.
Его дневник не был систематичным. Время от времени Седов заносил в тетрадь свои мысли по поводу положения экспедиции, порой обращался с длинными посланиями к любимой жене, часто записывал то, что казалось ему важным из прочитанных книг.
Вот несколько характерных заметок, сделанных в 1913 году:
«Я прочел всего Байрона, Шекспира, Дюма…»
«Крузенштерн во время крушения в Карском море 2 сентября 1862 года все-таки праздновал тысячелетие России».
«Люрик (Margulus alle)… Кайра свистун (Vria Grille)».
По поводу того, что офицерские помещения «Фоки» оборудованы для полярных плаваний хорошо, меж тем как матросский кубрик – в отвратительном состоянии. Помещения отделывались казенной мурманской научно-промысловой экспедицией. «Удивляюсь, почему на командные помещения не было обращено такого же внимания…»
«Венецианец Кабот, впоследствии британец, первый путешествовал к Северному полюсу и является основателем этих экспедиций. В 1497 году первый открыл Северную Америку и первый подал мысль о NW[23] „проходе“».
«Нансен говорит: „Мы не к полюсу идем, а идем исследовать его окрестности“».
«Северное сияние: катодные лучи, которые идут из солнца и притягиваются землей, как магнитом, в полюсных областях».
В бухте Тихой Седов начал изучать английский язык. В дневнике встречаются столбцы английских и русских слов.
6 октября 1913 года он сделал такую выписку из книги:
«Жизни только тот достоин,
Кто на смерть всегда готов».
Да, уже тогда, в бухте Тихой, в часы этой бесконечной ночи, подкрадывалась к нему безжалостная и жестокая мысль о неизбежном конце. Запершись в маленькой своей каюте, он подолгу сидел перед столиком, на котором рядом с чернильницей, в полированной рамке, стояла фотография молодой женщины с вопросительным взглядом черных глаз. Или лежал, когда боль в ногах становилась нестерпимой, на койке, лицом вверх, соединив под головой большие свои руки. Иногда такая воцарялась на корабле тишина, что слышно было через дверь, как тикают висящие в кают-компании часы. Даже по вечерам, когда собирались вокруг общего стола члены экспедиции – географ, художник, врач, геолог, штурман, – голоса их звучали приглушенно, все помнили: начальник болен.
23 декабря Седов записал: «Среди команды и офицеров началась какая-то общая слабость и уныние. Я тоже это чувствую, имею на деснах несколько красноватых пятен: не зачатки ли цынги? Доктор смазал иодом. Я приказал давать офицерам и команде моржа в пищу из собачьего запаса».
«Святой Фока» на зимовке.
На следующий день он сделал такую запись: «Скорее бы уже итти к полюсу, пока здоровы, а то, чего доброго, еще заболеешь серьезно. Что-то плохо самочувствие…»
25 декабря: «…Сегодня просил Владимира Юльевича Визе примириться с тем, что ему нельзя итти вместе со мной к полюсу, так как он нужен очень на судне для научных работ экспедиции. Он для пользы дела охотно согласился».
31 декабря: «В полдень я почувствовал сильную боль в ноге, едва могу наступать…»
«Совсем разбиты ноги ревматизмом. По определению врача – простуда. Слегка повышена температура и кашель», записал он 2 января 1914 года.
Через несколько дней в его тетради появились следующие строки: «Грустно на душе, а на дворе еще грустнее: вeтеp то наметет, то затихнет. Темно, беспросветно. Читаю Гюго „Отверженные“. Переживаю страдания Жан-Вальжана. Здоровье мое ухудшилось. Сижу и лежу, запершись у себя в каюте…»
12 января он спрашивал: «Неужели я не выздоровею к походу на полюс?! Выступать надо 1(14) февраля, т. е. через месяц. Лучше бы уже потом заболеть. Все к походу, хотя бедно, но, приблизительно, готово»{59}.
Ни разу ни одним словом он не обмолвился в дневнике о необходимости отменить поход к полюсу из-за своей болезни.
Как-то матросы Линник и Пустошный высказали перед Кушаковым как заведующим хозяйством некоторые свои претензии. Собираясь участвовать в походе на полюс, матросы требовали улучшить для них питание, освободить их от участия в авралах, а также обеспечить на случай увечья. Кушаков ответил им площадной руганью. Потом он отправился к Седову.
– Наглость этих разбойников не знает границ, – начал он, задыхаясь от злости.
Седов выслушал Кушакова.
– Что ж, – ответил он, – мы напрасно об этом не подумали заблаговременно…
Кушаков вскипел и бросился из каюты вон. Вслед ему послышался голос Седова, отдававшего приказание буфетчику Кизино:
– Прислать ко мне Линника и Пустошного. Полтора часа Седов разговаривал с матросами {60}.
Кушаков многое отдал бы за право послушать эту беседу. Наутро дежурный, по просьбе Седова, прочитал в кубрике приказ № 23:
«Матросы Григорий Линник и Александр Пустошный на мое предложение: принять участие в полюсной партии, с своей стороны изъявили полное согласие и готовность. Поздравляю означенных молодцов с лихим решением, уверен, что они честно исполнят свой долг на пользу родине и науке…»
Матросы зачислялись на усиленное питание, освобождались от всех судовых работ и т. п. {61}.
Кушаков был готов ко всему, но этот поступок Седова взбесил его окончательно. В кают-компании он шипел о слабохарактерности Седова, о том, что начальник унижается перед матросами и разваливает дисциплину.
За две недели до отправления Седова, Линника и Пустошного в поход Кушаков подал Седову такой, почти ультимативный, рапорт:
«Сего числа во время дежурства я услышал сильный шум и крик в командной столовой. Подходя к последней, я услышал голос матроса Линника, ругавшегося бранными и непристойными словами, кричавшего: „Я иду к полюсу, рискую жизнью, а потому не буду есть всякой дряни“.
…Несмотря на вторичное приказание замолчать, матрос Линник в присутствии всей команды, все больше и больше повышая голос, начал наносить мне оскорбления словами, упрекая в том, что я являюсь злом экспедиции, мешаюсь не в свое дело, обманываю всех и т. д.
…Находя настоящий поступок матроса Линника, а также и ряд других его поступков с тенденцией возмутить всю команду, постоянные порицания и сквернословие по адресу всех начальствующих лиц экспедиции, не исключая и Вас, а также полное нежелание подчиняться не только основным требованиям закона, но и требованиям Ваших приказов, – в высшей степени недисциплинарными, губящими дело экспедиции, связанное с достоинством всей страны, честью русского имени и русского флага, – прошу Вас о предании матроса Линника суду.
Дежурный вахтенный начальник
П. Кушаков».
Рапорт был подан по форме, ему следовало дать ход. Седов поручил Н. Пинегину произвести дознание. Все свидетели стычки показали, что виновным в деле был сам Кушаков. Он кричал Линнику:
– Сволочь, морду разобью!
На это матрос отвечал:
– Сейчас вы меня ругаете, а у медвежьей берлоги кричали: «Линник, спаси!» И ноги я вам оттирал, когда мы сидели в палатке…
Седов оставил рапорт без последствий. Кушаков явился к Седову и демонстративно потребовал дать ему для ознакомления книгу свода морских постановлений.
