Борис Соколов - На берегах Невы
Я шёл вдоль набережной Невы. Я прошёл величественный Зимний Дворец и вошёл в Летний сад. Город, такой шумный в дневное время, спал. Только страдающие души, призракоподобные фигуры появлялись и исчезали в молоке тумана. Воздух был наполнен шёпотом голосов, недосказанными словами, вдохновением и невыносимой печалью. Или это только мне казалось?
Я нашёл скамейку, пустую скамейку позади узкого Летнего канала. Туман здесь был плотнее. Старые липы были укутаны туманом. Я закрыл глаза, было некоторое слабое движение в воздухе. На мгновение мне показалось, что я один на земле. Я открыл глаза: рядом со мной сидел человек, он улыбался, но казался обиженным. Я не был расположен говорить с кем-либо; у меня не было настроения слушать чьи бы ни было жалобы об утраченных иллюзиях и о ничтожестве человека.
Однако он улыбнулся ещё раз, и его улыбка была застенчивой и скромной. Незнакомцу было за тридцать. С короткими, не очень русыми волосами. Чисто выбритый, с бледно-голубыми глазами, которые я разглядел позднее. Красивый человек с высоким лбом и сильным, чувственным ртом.
— Мне кажется, что я вас знаю.
— Я сомневаюсь в этом, — ответил я.
— Лекция о смертности человеческого тела, всего несколько дней назад. Сергей Метальников председательствовал в Биологической Лаборатории.
— Да, — я всё ещё не мог его припомнить.
— Ваше замечание. Интересный постулат. Смертность человеческого тела, состоящего из бессмертных клеток, происходит от слабости эндокринной системы. Воодушевляющий подход.
— Только теория.
— Конечно, конечно…
Он вынул из кармана сигареты и предложил мне.
— Старение! Может быть, оно более комплексно? Укорочение костей, атеросклероз, мышечная дистрофия. Все ли из этих признаков контролируются гормонами?
— Почему бы и нет? Мы знаем столько мало об эндокринной системе.
— Согласен.
В течение нескольких минут мы сидели молча и курили.
— Вы студент медик?
— Нет, я студент университета по физиологии. А вы?
— Было глупо с моей стороны сразу не представить себя: Генри Бартельс, врач.
— Бартельс, Бартельс, — пробормотал я. — Вы, часом, не ассистент по психиатрии в клинике Бехтерева?
Он кивнул.
— Вы специализируетесь на физиологии мозга. Метальников сказал мне. Он сказал, что вы опубликовали интересную статью совсем недавно.
— Ничего особенного.
— Расскажите мне о вашей работе.
Он отрицательно закивал головой:
— Не сейчас, я не в настроении, — он поднялся.
— Я желал бы поговорить с вами дольше. Будем друзьями. Приходите завтра около двенадцати ночи, на этой же скамейке.
Он растворился в тумане, быстро уходя по направлению к реке.
Это было началом нашей дружбы, если это можно назвать дружбой между нами. Мы никогда не встречались по другим поводам, он не приглашал меня домой, он никогда не спрашивал меня о моём доме, как будто между нами была стена, которую нельзя было преодолеть. Однажды, много позже, он признался: «Мне нужно было с кем-нибудь поговорить, слушатель без близкой привязанности ко мне. Высказать вслух то, что глубоко сидит в моём подсознании».
Мы встречались летом в парке или на скамеечке, на берегу Невы. Осенью и холодной зимой мы встречались в маленьком кафе на Садовой улице. Он всегда сам назначал встречи, звоня мне по телефону. Он говорил мне о своих мыслях, внутренних конфликтах, эмоциональных проблемах. Позднее он был вовлечён в трагическую историю, о которой много говорили в медицинских кругах Петербурга. Я был единственным, которому он искренне рассказал, через что ему пришлось пройти в связи с этой историей.
Я находился под впечатлением и даже был польщён моей дружбой с ним, человеком гораздо старше меня, учёным с хорошей репутацией; человеком, глубоко понимающим человеческую природу. Его влияние на меня было сильным и длительным. Парадоксально, но это благодаря нему, я потерял весь свой интерес к самосозерцанию. Странно, но именно общаясь с ним, я лишился привычки самокопания. И каждый раз, возвращаясь после разговора с ним, я делал записи о том, что он мне сказал. Эти записи я сохранил на долгие годы.
Он никогда не жестикулировал руками, разговаривая со мной. Он смотрел прямо мне в глаза, как будто стараясь читать мои мысли.
— Да, — сказал он, улыбаясь, когда мы назавтра встретились с ним в саду на скамейке. — Да, я пытаюсь читать ваши мысли. Я работаю над телепатией, но не совсем над телепатией, этот термин недостаточно корректен.
И он объяснил, что если электрические, мозговые волны у двух людей схожи, то он могут читать мысли друг друга.
— Это требует огромной концентрации, что можно добиться только тренировкой.
Запутанный и немного раздражённый я пробормотал:
— А я не могу читать ваши мысли?
— Когда-нибудь сможешь.
— О чём я сейчас думаю?
И я начал думать о своём отце и его недавней болезни, которая приковала его к постели. Бартельс закрыл глаза, несколько минут он был в молчании.
— Твой отец, ты беспокоишься за его ревматизм.
Я кивнул.
— Мы часто говорим о сродстве людей. Я нашёл, что это сродство основано на совпадении электрических, мозговых волн. Между нами есть сродство, не полное, но есть. Я почувствовал это ещё вчера, когда мы встретились в первый раз. Я был рад, это разумная основа для дружбы и взаимного понимания, или, если вы позволите, для сродства.
Странный человек, подумал я.
— Нет, — засмеялся он. — Я не странный, просто научный подход. Просто научный подход к человеческим отношениям: между мужчиной и мужчиной, или между женщиной и женщиной. Вы часто чувствуете себя одиноким, не правда ли?
Я опять кивнул.
— Ваше одиночество идёт от вашей погружённости в себя. Поэтому вы не способны чувствовать других людей и найти того, у кого похожие электрические волны. Вы не способны понять свои мотивы и вашу потребность в сродстве с другими людьми. Большинство психиатрических отклонений является результатом отчуждения от других людей.
— Возможно вы правы, — сказал я.
Мне это было неприятно, меня раздражал анализ моего внутреннего я. Он, как бы чувствуя это, переменил тему.
— Пересечь время — вот достойная проблема для человеческой интуиции. Сродство человека к человеку основано на смутном и ненаучном термине — интуиция. Настоящее — это часть прошлого и основа для будущего. Наши предки оставили нам в наследство не только наши кости, цвет волос или глаз, или структуру мозга, но и ещё что-то, что я называю интуитивным комплексом.
