Генрих Сечкин - На грани отчаяния
Среди лежащих на стеллажах трупов отец разыскал мать.
- Вот она, - еле сдерживая слезы, прошептал он.
В этот момент я вспомнил, как во время болезни матери отец почти сутками не выходил из больницы. Как постоянно доставал старые альбомы и показывал мне выцветшие фотокарточки: «Вот мы с мамой отдыхаем в Сочи, вот идем с базара с покупками, вот она играет в любительском спектакле, а вот это она совсем маленькая, со своими родителями собирает в лесу ягоды».
Подошедший служитель взял маму за руку и выдернул ее из общей кучи. Лежавшие сверху трупы с глухим стуком попадали на пол. Уложив свое хозяйство обратно на полку, он перенес маму на окровавленный стол и положил на спину… Зрелище было не для слабонервных. Начиная от шеи, мама была разрезана вдоль на две половины. Внутренности изъяты, и вместо них тело набито кусками одежды, ватой, марлей. Все это проглядывало сквозь широкие стежки суровых ниток, которыми через край небрежно был зашит этот ужасный шов.
Впоследствии мне приходилось часто вспоминать увиденное в тот страшный день. Служащий морга представлялся мне эдаким Дракулой, получающим необычайное удовольствие от общения со своей клиентурой. Но позже я начал понимать, что это является его обычной повседневной работой. Что, может быть, и поесть-то ему некогда, кроме как на своем рабочем месте. Что трудно быть ежедневно на протяжении многих лет предупредительным и мрачным, как того требуют обстоятельства.
Профессия человека накладывает определенный отпечаток на его поведение, привычки, общение. Безошибочно можно узнать военнослужащего по походке и выправке, врача - по непроизвольному, внимательному осмотру собеседника, с подсознательной целью выяснить недуги последнего, портного - по взгляду, оценивающему детали одежды, вора - по напряженному, настороженному состоянию души, каким бы благодушным он ни прикидывался. И, несмотря на то что в школах и институтах учат всех одинаково, каждый человек по неизведанным законам природы превращается в индивидуальную личность со своим особенным восприятием действительности и в значительной степени не понимает окружающих, воспринимающих жизнь не так, как он.
Если задать вопрос: «какая это стена?» - то разные люди ответят по-разному. Один скажет, что она вертикальная, другой - бетонная, третий - белая, четвертый - холодная, пятый - твердая, и так до бесконечности. Точка зрения! Как много значит в жизни это определение! Один, глядя в анфас на панель, утверждает, что она широкая. Другой, глядя в профиль, - что узкая. Если с противоположных сторон двое смотрят на одну цифру, то один уверен, что это 6, а другой - что 9. И могут спорить они между собой до хрипоты, до драки, но постичь истину можно только тогда, когда каждый взглянет на эту цифру со стороны оппонента. Очень жаль, что в жизни это происходит довольно редко.
Салют ПОБЕДЫ! Москва ликует! Столбы прожекторов веером танцуют по вечернему небу. Взлетают бесчисленные разноцветные гирлянды ракет. Вздрагивает мостовая от орудийных раскатов. Светло как днем. Восторженная музыка звучит повсюду…
А в маленькой комнатке нашей коммунальной квартиры на столе стоит гроб с моей мамой.
С этого момента мы остались вдвоем. Отец был инженером с дореволюционной закалкой. Имея два высших образования (Томский технологический институт и Льежский университет), он преподавал в Военно-воздушной инженерной академии имени Жуковского, свободно владел шестью иностранными языками и во что бы то ни стало мечтал сделать своего сына вундеркиндом. В детском саду меня учили английскому, отец - французскому, мама - немецкому. В пять лет я начал учиться игре на скрипке, к семи - прочитал полные собрания Жюля Верна и Дюма. Одновременно занимался в студии художественного воспитания детей при Театре юного зрителя. Из первого класса школы перешел сразу в третий.
Война перечеркнула все. В восемь лет я доподлинно узнал, что такое голод. Пока отец воевал на фронте, моя мама, работая в Наркомате мясной и молочной промышленности (!), а вечерами копая окопы и устанавливая противотанковые ежи под Москвой, не в состоянии была обеспечить пищей нашу маленькую семью. Все, что мы получали по карточкам на месяц, хватало лишь на декаду. Из получаемого в наркомате обеда она съедала только суп, а котлетку с гарниром, компот и кусочек хлеба в баночках несла домой для меня. Зимой, кроме электричества, отключили еще и отопление. Соседи притащили нам печку-«буржуйку». Металлическую трубу вывели в форточку. Эта печка периодически поглощала нашу мебель, книги отца и все остальное, что могло гореть. Правда, кроме дыма, толку от нее было мало, и вода, оставленная в стакане, за ночь превращалась в лед.
По утрам перед школой я ходил в булочную за хлебом. Запрятав хлебные карточки в носок, чтобы не отобрали, я нес драгоценный кусочек хлеба домой и изо всех сил пытался не смотреть на крохотный довесок, мучительно сглатывая постоянно появлявшуюся слюну. Дома мама разрезала хлеб пополам, и я моментально уничтожал свою половину. А вечером, убеждая, что она сыта, так как наелась на работе, заставляла меня съесть остальное.
Однажды к нам из оккупированного Гомеля приехала бабушка, мать моей мамы. Каким образом ей удалось вырваться от немцев - никто не знает. Она привезла с собой огромную плетеную корзину с висячим замком. Бабушка Роза родилась в 1867 году. Семья ее отца, польского шляхтича, проживала в своем поместье под городом Краковом. С раннего детства Роза своим взбалмошным характером причиняла немало неприятностей родителям. Когда Розе исполнилось пять лет, ее мама тяжело заболела туберкулезом. Домашний доктор приложил максимум усилий, чтобы отучить Розину маму от губившей ее пагубной привычки. С юношеских лет она курила. Но усилия врача не увенчались успехом. Бросить курить не удалось. Туберкулез принял необратимую форму. Началась чахотка. Наступил момент, когда доктор объявил Розиной маме, что если та выкурит еще хоть одну папиросу, то организм не выдержит. Она умрет. Мама закурила…
В семейном альбоме есть фотокарточка, на которой Розина мама лежит в постели мертвая с дымящейся папиросой в руке. Маленькой Розе объяснили, что душа ее мамы улетела на небо и теперь будет жить там. С этих пор девочка не переставая пристально следила за всем летающим миром, чтобы набраться опыта и научиться летать. Ей очень хотелось к своей маме. Она не уставала без конца гоняться за бабочками и, подражая им, взмахивала своими ручонками, пытаясь хоть немного оторваться от земли, нисколько не заботясь о том, что нарушает устоявшуюся семейную традицию - собираться к обеду всем вместе. Две гувернантки, сбиваясь с ног, гонялись за маленькой пани, уговаривая ее внять голосу разума и исполнить волю отца. Но все было бесполезно.
