Генрих Сечкин - На грани отчаяния
Лица лежащих, сидящих и стоящих зеков вытянулись от изумления.
- Как? Вы ничего не знаете о смерти вождя?
Недоуменный гул был ответом.
- Мерзавцы! - Возглас был явно обращен в сторону нашего начальства. А вот и оно, родненькое. Мимо нас провели на вахту в наручниках целый взвод наших надзирателей. С другой стороны в зону заходили новые люди в погонах.
- Ключи от карцера! - доносился требовательный голос из-за барака. В ответ робкое бормотание:
- Куда-то затерялись.
- Ломайте замок!
Лязг, скрип, и из-за барака появляется «мадонна с младенцем» на руках. Но нет, это не младенец! Это Николай, самый крупный из нас троих, проникших когда-то в женскую камеру. И женщина в форме младшего лейтенанта несет его на вытянутых руках?! Или, скорее всего, то, что от него осталось. С вытекшими глазами. Сколько же он умирал?
А вот и наш пузатый-ненаглядный подходит под конвоем.
- По представлению Президиума Верховного Совета СССР за издевательства над советскими, временно изолированными гражданами, за превышение власти, убийства, пытки, мародерство, вовлечение в преступную деятельность администрации исправительного учреждения Верховный Суд РСФСР заочно приговорил гражданина Буганова Владимира Ильича к смертной казни, расстрелу. Приговор обжалованию не подлежит и должен быть приведен в исполнение при первой возможности, - закончил свою речь капитан, достал из кобуры пистолет и дважды выстрелил Буганову в голову.
- Уберите!
Два офицера, ухватив труп под мышки, волоком потащили его на вахту.
- А теперь знакомьтесь! Вот ваш новый начальник из Москвы - майор Соколов Вячеслав Митрофанович.
- Ой, ребята! Какие же вы все худые! Вас, наверное, здесь плохо кормили? -тоненьким голоском протянул майор.
Воцарилась полная тишина. Зеки судорожно соображали, шутит майор или говорит всерьез. И когда по растерянному лицу столичного гостя стало ясно, что наивность его вплотную приблизилась к уровню идиотизма, гомерический хохот грохнул в нависшее тяжелыми тучами зимнее небо. Такого еще не слышала тайга вокруг бугановской «дачи». Некоторые урки повалились на землю и катались по ней, схватившись за животы, до полного изнеможения. Длительное время никто не мог остановиться. От истерического смеха слезы выступили на глазах.
А в зону все заходили и заходили люди. Несли матрацы, подушки, простыни, наволочки. Несли шашки, шахматы, домино. Тащили профессиональный кинопроектор и жестяные коробки с кинофильмами. В сторону кухни отправлялись мешки и коробки с продуктами. Порожняком люди шли обратно и снова несли, несли, несли…
Жизнь наша покатила, как в сказке. Ввели больничный режим. Кругом врачи. На работу - ни-ни. Завтраки, обеды и ужины - досыта. Застучал движок, вырабатывающий электроэнергию. Кино по вечерам - каждый день. Камеры все открыты. Обращение только на «вы»!
- Не желаете ли вы прогуляться?
Но публика у нас специфичная.
- Пошел на х… - И в надзирателя летит новенькая подушка.
Через неделю «дачу» стали расформировывать, отправляя ежедневно по нескольку человек на этап. Причем партнеров разрешалось отбирать себе добровольно. Мы поехали вчетвером: я, Язва, Витька и Колючий. Вечером, с нескрываемым удовольствием, мы ввалились в камеру пересыльной тюрьмы поселка Висляна, а через две недели торжественно въезжали на «воронке» в гостеприимно распахнутые ворота родной и горячо любимой московской «Пресни». И тут удача! Вместе попадаем в одну камеру.
- Привет, мужики! Воры есть?
- Есть, - раздается ленивый, полусонный голос из угла. Откуда прибыли, братишки?
- Оттуда, куда больше никто не попадет. С бугановской «дачи», - не без бахвальства небрежно кивнул в сторону Язва.
- Да ну? - Удивленная физиономия выглянула из темного угла. - Оттуда вроде никто еще не приходил. Слушок-то был, а нашего брата с тех мест встречать не приходилось.
- Ты лучше скажи, как тебя кличут? - вмешался Колючий.
- Кащеем. Слыхали?
- Слыхали, - ответил Колючий. - Ты с Лехой Носом по прошлой ходке в Норильске чалился[33]. Нет его больше. В рубашке сломали.
- А вы кто? - наконец поинтересовался Кащей.
Мы чинно представились. Кащей разложил на нарах расшитое цветами длинное полотенце. На нем появилась колбаса, сыр, шоколадные конфеты, сдобные булочки и прочая снедь - из арсенала передач и тюремных ларьков. По неписаному закону каждый зек, получив передачу, обязан половину отдать ворам. До нашего прихода в тридцатиместной камере отдыхали человек двадцать, а вор в законе был только один - Кащей. Поэтому он не забирал полагающуюся ему половину, а брал только то, что мог съесть.
- Мужичок! - подозвал Кащей одного из прогуливавшихся вдоль нар. - На-ка кружечку! Черпани уркам кипяточку в бачке. Видишь, доходяги какие?
- Да отожрались мы уже на Бугановке, - с полным ртом промычал Витя. - Новый хозяин перепугался, что при нем передохнем. Вот и загружал нас лучше, чем в цековском санатории.
Жизнь на пересылке не была чрезмерно тоскливой. В шесть часов утра -подъем. Далее всей камерой поход в туалет. Потом завтрак. После завтрака часовая прогулка в прогулочном дворике. Свободное время до обеда. Свободное время до ужина. В десять часов вечера - отбой. По вторникам - библиотека. По четвергам - баня с прожаркой одежды. По пятницам - свидания с родственниками. Один раз в десять дней ларек. Обыски в непредсказуемое время. Ну и конечно, долгожданные этапы на зоны.
Каждый раз, когда во внеурочное время открывалась кормушка и надзиратель, выкликнув чьи-то фамилии, предлагал собраться с вещами, остальные долговременные обитатели камеры с завистью поглядывали на счастливчиков. Ведь через некоторое время они смогут свободно разгуливать по зоне, по-человечески питаться в столовой, смотреть художественные фильмы, спать на нормальных постелях. Правда, мужикам придется еще и работать. Но это не хуже, чем с утра до вечера месяцами созерцать опостылевшие рожи своих сокамерников. А если еще повезет и удастся попасть в среднюю полосу России… Естественно, мы себя такой надеждой не тешили. С нашими судимостями, сроками и характеристиками место только на Крайнем Севере. Не возникали сомнения и в том, что я, Язва, Витя и Колючий поедем вместе.
В надеждах и ожиданиях закончилась зима. Весна постепенно переходила в лето. С каждым днем температура в камере повышалась и дышать становилось все труднее. Крохотная форточка совершенно не выполняла свои функции. Дым от махорочных самокруток рассеивался только ночью.
В один из жарких летних дней, когда раздетое до трусов и мокрое от пота население нашей камеры по очереди подтягивалось к форточке, чтобы глотнуть свежего воздуха, в открывшейся кормушке появилась физиономия дежурного по корпусу со списком. Кроме нас четверых в список был включен Кащей.
