Макс Шур - Зигмунд Фрейд. Жизнь и смерть
Болезненная проблема долгов (которая Тилгнера, видимо, обошла) занимала особое место в жизни Фрейда. В 1896 г. он все еще был должен некоторым своим друзьям, особенно Брейеру, и это его очень беспокоило. В поздние годы он не брал в долг ни у кого и ни под каким предлогом.
В последние годы своей жизни Тилгнер все более и более сосредотачивал свои усилия на создании памятников. Когда венские власти решили установить в одном из центральных городских скверов большую статую Моцарта, Тилгнер тоже принял участие в конкурсе на лучшую работу и выиграл его. Последние годы своей жизни он в основном посвятил созданию этого памятника, который считал своим главным творением. Когда у него появились симптомы стенокардии, врачи посоветовали ему резко сократить количество своих рабочих часов. Однако он продолжал непрерывно трудиться и согласился съездить ненадолго отдохнуть в Земмеринг только после того, как его статуя будет готова к переносу из студии в сквер. Его мучили сомнения и тревожные предчувствия. Он утверждал: «Я буду полностью удовлетворен лишь в том случае, если смогу увидеть законченную статую». Однако при этом он оговаривался: «Разумеется, и в этом нет никаких сомнений, что я проживу достаточно долго, чтобы увидеть моего Моцарта во всем его великолепии». После некоторой паузы Тилгнер добавлял, что по окончании торжеств он предпочтет отправиться в Италию, чем оставаться умирать в своей студии.
В своих двух письмах Флиссу, предшествовавших тому, в котором Фрейд говорил о смерти Тилгнера, он упоминал о работах, которые планировал написать, если ему доведется прожить еще несколько лет. Его тревожный вопрос к Флиссу: «Смогу ли я прожить достаточно долого и заработать достаточно много для того, чтобы увидеть Рим?» – сопоставим с другим: «Доживу ли я до того времени, когда смогу увидеть свою Обетованную землю?», мучившим его в связи со стремлением успеть закончить свое главное творение – книгу о сновидениях. Фрейд боялся, что он, как и Моисей, умрет прежде, чем достигнет своей цели.
Тилгнер оказался в очень схожей ситуации. Открытие статуи Моцарта было назначено на 21 апреля 1896 г. Перед открытием должен был состояться торжественный концерт. Предполагалось присутствие самого императора. 15 апреля во второй половине дня Тилгнер дал заключительные указания по гравировке на основании монумента нескольких тактов из моцартовского «Дон Жуана». Вечер он провел за игрой в тарок – любимой карточной игрой Фрейда, бывшей одним из немногих его развлечений. Ночью Тилгнера стали терзать повторяющиеся приступы очень сильной боли в области сердца, сопровождавшиеся сильной одышкой. Он пытался унять эти симптомы, но умер утром от очередного приступа.
Довольно любопытно, но Фрейду, которого никак нельзя было назвать меломаном, очень нравились оперы Моцарта, особенно «Дон Жуан». Выгравированные на подножии памятника такты были взяты из финальной сцены этой оперы – той сцены, где призрак командора, убитого Дон Жуаном, появляется перед героем и тот умирает от его рукопожатия. Едва ли случайно, что Тилгнер, мучимый одновременными ожиданиями величайшего творческого триумфа и собственной смерти, остановил свой выбор именно на этом фрагменте оперы. Независимо от того, знал ли Фрейд об этих подробностях к моменту, когда испытал приступ страха смерти, известно, что объяснение подобных состояний часто коренится как раз в таких повсеместно распространенных конфликтах. Фрейд был еще не готов спокойно предстать пред лицом вечности. Кроме того, его отец быстро дряхлел и всего через несколько месяцев смертельно заболел. Вдобавок Фрейд максимально близко подошел к открытию эдипова комплекса. Возможно, соблазнение в опере Моцарта, наказываемое местью отца, производит на нас столь сильное впечатление именно постольку, поскольку музыкальными средствами здесь выражается все тот же эдипов мотив.
Неудивительно, что, узнав о подробностях жизни и смерти Тилгнера, Фрейд испытал приступ страха смерти. Кроме того, он догадался о невротической природе своей реакции, и после самоанализа симптомы такого рода у него уже не появлялись.
Также представляется существенным, что Фрейд упомянул о смерти Тилгнера и собственной на нее реакции в письме, в котором отразилось его весьма непростое отношение к Флиссу[95]. Фрейд не упоминает в нем о каких-либо симптомах со стороны сердца. Весьма примечательно, что, много раз описывая свои сердечные приступы, он часто говорил о сопутствующей им депрессии и мрачных предчувствиях, но практически никогда – о каком-либо действительном страхе смерти.
На этом основании Фрейд и в самом деле вполне мог утверждать, что чувствует себя хорошо, поскольку он больше не беспокоился о мигрени и носовых выделениях и в целом постепенно научился вовсе не замечать легких физических недомоганий. Он мог преодолевать свой страх смерти, пока понимал его причины.
Мы можем поэтому объяснить оба явных противоречия – между чувством дерзкой независимости от Флисса и чувством благодарной покорности, которое Фрейд испытывал к нему же, а также между заявленным хорошим физическим самочувствием и различными телесными симптомами и невротическими страхами – прогрессом в самоанализе, о котором Фрейд лишь намекнул, сообщив о новых догадках о «промежуточной сфере».
Как Фрейд упомянул в письме от 16 апреля 1896 г., перед тем, как полностью удалиться от общества, он прежде был должен выступить с запланированной речью. Свои впечатления он описал в письме к Флиссу, начатом 26 и законченном 28 апреля:
«Доклад по этиологии истерии, прочитанный перед психиатрическим обществом, был встречен ледяным молчанием, а Краффт-Эбинг подытожил: «Это напоминает научную сказку». И это после того, как им продемонстрировали решение проблемы более чем тысячелетней давности, по сути указав на «исток Нила»!»
Болезнь и смерть отца Фрейда
Фрейд пережил сорокалетний рубеж, в чем сомневался всего два года назад. В письме к Флиссу от 17 мая 1896 г. он не преминул сказать об этом, сообщив, что больше не имеет жизненных сил. Таким образом, отчасти он по-прежнему доверял спекуляциям Флисса. Однако Фрейд уже разгадал тайну сновидений. К тому времени он сделал решительные шаги не только в создании нового метода лечения некоторых психоневрозов, но и в развитии обычной психологии. Его здоровье улучшилось. Отношение к Флиссу, с одной стороны, стало более независимым, а с другой – все больше проникалось бессознательными сомнениями и конфликтами. Именно в таких обстоятельствах письмо Фрейда от 30 июня 1896 г. сообщало Флиссу о том, что его отец очень болен, страдает от сердечной недостаточности, проблем с мочеиспусканием и т. д. Он начал это письмо так:
«Мой дорогой Вильгельм.
Ты научил меня, что за всеми распространенными безрассудствами скрывается доля истины, и я могу предоставить тебе соответствующий пример. О некоторых вещах не стоит упоминать даже в шутку, иначе они могут стать явью. Так я писал тебе недавно об отсутствии серьезной потребности в нашем «конгрессе». Сегодня же я должен сообщить тебе о серьезном препятствии, которое возникло на пути следующего «конгресса» или, по крайней мере, повлияет на дату его проведения».
Здесь мы можем видеть одно из весьма немногих прямых проявлений суеверности Фрейда.
До этого Фрейд практически не упоминал в их переписке о своем отце. Теперь он сообщал Флиссу, как тяжело (verdustert) он себя ощущает. Неудивительно, сколь сильно обострилась его потребность в дружеском участии.
Я ожидаю наш «конгресс» словно утоления голода и жажды.
Следующий отрывок, особенно его последний абзац, иллюстрирует не только реакцию Фрейда на нависшую над его отцом смертельную опасность, но и его отношение к процессу умирания.
«Мой дорогой Вильгельм.
Только что получил твое письмо и с великим удовольствием предвкушаю все то, что от тебя услышу. К сожалению, я не знаю, когда состоится наша встреча. Ситуация такова: у старика паралич мочевого пузыря и прямой кишки, пища не усваивается; и в то же время он умственно перевозбужден и находится в состоянии эйфории. Я действительно уверен, что это его последние дни, но я не знаю, когда именно наступит конец, и не решаюсь его покинуть. Встретиться с тобой в Берлине, услышать от тебя о новых чудесах и через несколько часов оказаться вынужденным все бросить и велением известий, которые вдобавок могут еще и «оказаться» ложными, мчаться обратно, невзирая на день и ночь, – это то, чего бы я хотел избежать. Из-за этого страха я готов пожертвовать жгучим желанием вновь зажить полной жизнью, когда мысли и сердце находятся в гармонии, и увидеть тебя…
Впрочем, его состояние меня не угнетает. Он заслужил вечный покой, к которому стремится. Это звучит странно, но, в сущности, он даже счастлив. Его страдания невелики; он угасает спокойно и с чувством собственного достоинства. Я не желаю, чтобы его болезнь затянулась, как не желаю и лишних мучений для моей незамужней сестры, которой приходится ухаживать за ним и которая очень от этого страдает».
