Данила Зайцев - Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева
Интересно: мамин брат Степан и сестра Марья ро́стили своих детей и внушали против Зайцевых. Мы старались с ними родниться, но с ихной стороны как-то всё бочкём. И детей вырастили, стали совсем чужими. Мы со Степаном молились, он как наставник, а я уставшик и головшик, оне к нам не подходили. Когда подъехали Шарыповы и Ларионовы, у их основался собор, и всё наше ро́дство, включая наших родителей, ходили туда. Нас Шарыповы шшитали за еретиков, мы помалкивали, всё терпели. Вскоре у их за каки́-то несправедливости уходют от них наши родители и кум Евгений и крёстна. Крёстна давай нас убеждать, чтобы молились у них, говорит: «Дом большой, места всем хватит». Ну, мы согласились, стали молиться, постепенно она стала во всё вникать, мне ето не нравилось, Степан молчал. Собрались на Пасху, стали молиться, она во всё вникает и везде лезет. Когда отмолились, я с ней разоспорил:
– Зачем я учился – стары напевки и разный[104] устав подымать?
Поспорили, она не сдаёт, тогда я сказал:
– Молитесь, я суда не приду больше.
У них без меня не пошло, и она передавала, чтобы я вернулся. Говорю:
– Нет. Наслышался её досыта, ето не собор, а диктатура. Вот скоро подъедут добры люди, сделам моленну, тогда будем молиться, а пока дома.
Но за ето крёстна мне отомстила. А получилось ето так.
Когда мы со Степаном уехали с Помоне к Герману, кум Евген арендовал в Помоне землю. Борису уже было четырнадцать лет, на тракторе он работал. У нас родилась дочь Таня, всё было хорошо, но что-то дома у нас с Марфой не пошло: стала пушше спорить, не покоряться, всё на вред, не варит, не стират, станешь допытывать – бурчит. Мама надулась, Евдокея надулась. Что такоя? Мы вообче часто гуляли, а тут вовсе с горя загулял. Однажды приезжает мама, и я прихожу пьяный. Мама:
– Где, – поднялась, – таскашься, таскун, блядун, уходи из дому!
И Марфа почувствовала таку́ защиту, повысила голос:
– Уходи и уходи, таскун!
Я в шоке, нихто разбираться не хочет, чуть не вытолкали. Собрал в сумку мале́нькя одёжи и ухожу. Слышу, мама говорит Марфе:
– Пошлятся да и придёт.
Посмотрим. Ну и судьба же досталась! Беру автобус, еду в провинцию Чубу́т, в город Пуе́рто-Мадри́н, там у меня друг детства Луис Пачеко, работает на алюминевой фабрике.
Приехал к нему, он обрадовался, принял меня. Стал узнавать, где хорошо заработать можно. Он повёл к своему другу, что работает на порту начальником, сгружают свежую рыбу в яшиках лебёдками, и плотют хорошо. Но ето кооператив, и у всех номера, надо быть на порту в пять часов утра, а зимой холодно. На порту работают проходимсы, которы любят лазить по ночам. И бывает так: набор, а рабочих не хватает, вот тут и берут новичкёв, и каждый раз надо ждать. Как не хватает, так и успевашь работаешь, ето случалось два-три раза в неделю, но прожить хватало. Пе́рво казалось трудно и чижало, но, когда понял сноровку, стало хорошо получаться и легко. Каждый день я был на порту, начальники кооператива ето видели, да и уже со многими соревновался, что[105] аргентинсы приходют голодны, мату пососут да и на работу, а силы нету. А я по-русски: хорошо позавтракаю да с собой на работу беру обед, вот и сыт голодному не верит. Через полтора месяца вызывают в контору, проздравляют и выдают мне карточкю с номером 33. Тогда начал работать каждый день. Когда не хватало суднов, нас посылали на международный порт «Адмиранте Сторни», а мы работали на команданте Луис Пьедро Буено, на большим порту сгружали морожену рыбу и загружали заграничные судна.
Как-то раз вижу русский флаг, подхожу, спрашиваю на вахте:
– Можно к вам?
– Можно.
Захожу, там передали капитану, приходит:
– Вы откуда? – Рассказываю. – Интересно. Заходи!
Собрали на стол, выпили-закусили, расспросы, рассказы. Все чудя́тся:
– Через столь лет, уже внук, и чисто на русским языке говоришь! И русская рубашка, поясок – ето сказка!
Мне ето всё казалось чу́дно: как так оне удивляются? Показали русские фильмы, приглашали в Россию. Всё там казалось родноя.
Подходит греческоя судно. Я узнал, что ето судно каждых два года приходит на етот порт и хорошо плотют. Я обратился к капитану, через переводшика попросил работу, он спрашивает:
– На каких языках говоришь?
– На русским, на испанским, на португальским.
– А на английским говоришь?
– Нет, но, ежлив надо, можно подучиться.
– Хорошо, мы будем стоять пятнадцать дней. Неси паспорт, сделам контракт на два года. Через два года в ети же числы судно будет в етим порту, зарплата тысяча пятьсот долларов в месяц, но получишь их все через два года на етим порту. А на каждым порту, где будет стоять судно, даём вья́тик[106] на каждый день по тридцать долларов на личные расходы.
– Хорошо, я подумаю.
Действительно, задумался. Два года – тридцать восемь тысяч долларов, ето можно купить пятьдесят – шестьдесят гектар с фруктой. У меня паспорт дома простроченной, но ето полбеды: за два дня в Буенос-Айресе можно поновить. Но как с Марфой? Надоело мне спорить, разойтись раз навсегда – детей жалко, да и стосковался. Как ни говори, уже четыре месяца прошло.
Приезжаю домой, тесть в гостях.
– Ну что, набегался?
– Ишо нет.
Узнала мама, приходит:
– Зачем приехал?
– За документами.
– И куда?
– В Европу.
– Зачем? – Всё рассказал. – А семья?
– Семья? Чё вы, сами выгнали, а за чё, сам не знаю.
– Как не знашь?
– Не знаю.
– А кака́ у тебя женчина в Помоне?
– Никакой нету.
– Как никакой нету, а которой поясок подарил?
Тогда я догадался, в чём дело.
– Стоп-стоп, вы мараете совсем невинных людей. Марфа, в таким-то числе к нам приезжали за сливами наши помонски друзья, Жюлияни с женой. Он попросил поясок, я тебе сказал: «Марфа, иди принеси». Ты принесла и подарила. Хочете, поедем к ним и сверимся. – Оне заотпирались. – Как так? Довели до разводу, выгнали ни за что.
Мама говорит:
– А в ребятах ты как жил?
– Мама, в ребятах у меня не было семьи, я покаялся и клятву сам себе дал, чтобы жене не изменять. А где вы выдрали ету сказку?
– Да Марья Гениха рассказывает, что ты етой женчины хорошай друг и она тебя шибко хвалит.
– Да, ето правды, мы с ней хорошие друзья, и с мужем, и с сыновьями. А что, нельзя иметь с женчинами дружбу или женчинам дружить с мужчинами и не думать толькя об сексе?
Молчат.
– Прости, мы ошиблись.
– Вы ошиблись! От людей смех, от Бога грех, а дети при чём? Зачем оне доложны страдать из-за наших ошибок? – Молчат. – Ну вот, поеду на два года моряком, через два года можем купить своёй земли и жить себе спокойно.
Марфа в слёзы, мама не пускат. Говорю Марфе:
– Неужели всю жизнь будем ходить по арендам?
– Да, лучше будем ходить по арендам, но я не хочу, чтобы ты уезжал.
– Но так трудно нам будет.
– Пускай трудно, но вместе.
– Ну как хошь.
5
Со Степаном мы разделились. Ему достался трактор, мне пикап, я его тут же сменял на легкову, а легкову на трактор «Массей Фергусон» – трактор хорошой, но разбитой. Арендовали земли́ и давай готовить.
Тут переселенсы с Бразилии и с Боливии. С Бразилии приехали, что там стало трудно. Ето были Бодуновы Лука и Димитрий, Черемнов Иона, Бочкарёв Антон с Ульяной, Сне́гирев Тимофей – друг, Степан Ревтов; с Боливии Павлов Игнатий, Вагнер Василий, Кузьмин Евгений, Черемнов Максим, Мурачев Селькя. С Боливии уехали, потому что государство старообрядцев обмануло. Оне разработали много земли, забили все рынки рисом, и всё местноя население восстало против: «Гринги[107] забили весь рынок, а чем жить?» Вообче в стране вечные непорядки, нищета, коррупция, перед выборами кандидаты посулили местному населению: «Не переживайте, мы грингов уроним». Так и сделали. Надавали нашим кредитов без всяких гарантияв и заставили подписаться друг за друга – обчим, связали всех. А на другой год тянули-тянули с кредитом и, когда стало совсем поздно, выдали кредиты. Хоть и посеяли, но урожай не взяли. Долг получился четыре милливона долларов. Банок не стал ждать, забрал всю технику, некоторых посадили в тюрму, многи разбежались хто куда – в США, в Канаду, в Аргентину. Русское посёльство хотело заплатить всем долг, но наши не захотели и долго потом расшитывались с банком.
У Павлова Игнатия получилось ишо несчастья с зятем Вагнером. Селый вагон грузу отправили с границы в Буенос-Айрес, и всё аргентинсы украли, оставили их нищими. Много было слёз, но что поделаешь.
Пришлось помогать, я занял им свой трактор, и оне на нём всю землю приготовили, и Бочкарёву Антону с Ульяной также. Игнатий вскоре выкрутился, написал своёму ро́дству в США о своим несчастье, и ему выслали пятьдесят тысяч долларов. У него жена Федосья выпиваха, два сына, Варнавка и Иринейкя, три дочери маленьки и три взамужем.
А Степан етот год помогал Ионе Черемнову. Люди просют – надо помогать.
