Элина Быстрицкая - Звезды на небе
Конечно, нам, участникам съемок «Тихого Дона», было неприятно, что нас обошли вниманием. Но мы уже не были юными, наивными, мы неплохо разбирались в «кухне», на которой ответственные «кулинары» тогда «стряпали» премии.
С Петром Глебовым мы иногда говорили о том, почему «Тихий Дон» не получил ни одной награды в стране. И ему, и мне это было непонятно. Мы со всех сторон слышали от настроенных объективно и доброжелательно деятелей кино, писателей, просто компетентных зрителей восторженные отзывы о фильме. И в то же время никто не пожелал отметить огромный труд большой группы талантливых людей. Я говорю не о себе, меньше всего я подвержена тщеславию. Но в фильме снимались замечательные актеры, его режиссер и оператор – выдающиеся мастера кино…
Ни я, ни Глебов не находили ответа на такой важный для нас вопрос. И только много позже я задумалась: может быть, все дело в том, что ни главный герой, ни главные героини – не революционеры, не коммунисты? И к тому же – казаки и казачки, к которым отношение всегда было настороженное, опасливое. Да и Шолохов становился все более и более нетипичной фигурой в советской литературе. Он с течением лет не «бронзовел», перед ним официальные власти заискивали, но он сидел в своей Вешенской и избегал участия в политических играх. К тому же вокруг него вертелась в хороводе какая-то мелочь.
Меня нередко спрашивали, как я отношусь к Шолохову. Повторю то, что говорила тогда и в чем убеждена и сегодня: это великий писатель и замечательный человек. Советская литература знает много трагедий: лагеря, выстрел в сердце, петля на гостиничной батарее… Шолохов все последние годы своей мятежной жизни убивал себя. Не нашлось никого, кто остановил бы его…
Двадцать первого февраля 1984 года Шолохова не стало. Михаил Александрович завещал похоронить его в родной станице Вешенской. Эта последняя воля была исполнена. Уход Михаила Александровича называли «безвременным», хотя все понимали, что 79 лет, до которых он немного не дожил, – вполне достойный возраст.
Я восприняла смерть Шолохова как тяжелейший удар судьбы. Не успела я опереться на сильные плечи, любовь и волю к жизни его Аксиньи, как наступило другое время. Я писала в эти дни в «Известиях»: «Он умел слушать собеседника, был бесконечно величав в своих проявлениях. У него были синие-синие, как васильки, глаза, прекрасная добрая улыбка и очень доброе сердце».
…Много лет я ежегодно ходила на книжные ярмарки на ВВЦ. И мне становилось горько и обидно, когда среди новых изданий десятков российских издательств не обнаруживалось книг Михаила Александровича. Утешаю себя тем, что он очень далеко шагнул в будущее и его время еще впереди.
После смерти М.А. Шолохова на него обрушились потоки клеветы. В своих интервью, выступлениях, беседах с писателями я, как могла, защищала доброе имя Михаила Александровича. Но многое ли я могла?
Мне было стыдно читать о Шолохове нелепые выдумки, клеветнические измышления. Я очень благодарна писателю Льву Колодному за то, что он добрался до истины и написал правду о трагедии Шолохова. И донские писатели встали на защиту Михаила Александровича. Я тогда думала: что же это за жизнь такая, в которой гению требуется защита?
За роль Аксиньи я не получила никаких наград и званий. И все-таки я была счастлива: мою Аксинью признали, приняли, полюбили зрители в стране и за рубежом. Письма мне носили мешками – это были искренние, восторженные послания от самых разных людей. Я особенно радовалась письмам с Дона – ведь именно там были самые строгие и нелицеприятные зрители, очень трогательно и требовательно относившиеся к шолоховским героям.
Когда донские казаки присвоили мне звание полковника Войска Донского, вручили соответствующее удостоверение, форму и именовали не иначе как «Элина Донская», я шутила:
– Вот явлюсь в свой Малый театр в форме, погонах. То-то будет переполох!
Но, кроме шуток, эта награда мне очень дорога. У меня множество почетных дипломов, грамот, удостоверений и т. д. Эта же – самая-самая. Ибо она даже не только мне, но и изумительной донской казачке Аксинье, которую весь казачий Дон помнит и любит. И когда казаки присваивают мне очередное звание, я всегда задаю себе вопрос: это мне или моей Аксинье?
Интерес к фильму был огромен, меня постоянно приглашали на встречи со зрителями. Я не отказывалась, отправлялась в дальние дали, выступала на стадионах, в больших дворцах культуры и маленьких клубах. Это было утомительно, требовало больших нравственных и чисто физических сил, но я превозмогала усталость, ехала поездами, летела самолетами. На встречах задавалось множество вопросов. Самый распространенный из них: как я стала актрисой? Часто спрашивали о съемках, о моих партнерах по фильму, о том, как снимались те или другие сцены. Почему-то многих интересовало, замужем ли я и какая у меня семья, кто мои родители. Помню и такой вопрос:
– Как ваш муж относится к любовным сценам с Григорием Мелеховым?
Я догадалась, какая сцена имеется в виду, и ответила:
– Он знал, что я попросила проложить между мной и Григорием валик из скатанного одеяла.
Не знаю, поверили ли мне, но было именно так. Я до сих пор не понимаю, как снимаются актрисы в чересчур откровенных сценах. Для меня это было совершенно невозможно. Убеждена, что в драматургию действительно художественного фильма не должны вплетаться цинизм и пошлость.
Конечно, многих интересовало, были ли у меня романы с моими партнерами по фильму. Я совершенно искренне отвечала: нет. Кстати, я не раз видела, как такие мимолетные романы мешают работе над фильмами.
Настойчиво расспрашивали о моих дальнейших творческих планах. Я говорила о том, какие роли хотела бы сыграть в кино. Но все это было из области мечтаний. Что же касается работы с Сергеем Аполлинарьевичем Герасимовым, то наши творческие пути больше не пересекались. Наверное, потому, что он снимал фильмы, в которых я была не нужна. А проситься? Один раз это было, но судьба не любит повторов…
Девушка в красной косыночке
Во время съемок «Тихого Дона» я в свободное время приходила в семью, в которой меня любили. Композитора Марка Григорьевича Фрадкина я очень уважала, а его супруга стала моей близкой подругой. Я считала себя тогда жуткой провинциалкой и с ее помощью (естественно, незаметно) пыталась постигнуть основы московской светской жизни. Тогда не было в ходу словечко «тусовка». Люди творческие, приобщившиеся к культуре, придерживались – чисто инстинктивно – определенного свода писаных и неписаных правил поведения в обществе. Нарушать их считалось неприличным. Никто не «тусовался» напоказ – просто общались, и такое общение много давало душевного, обогащало.
Марк Григорьевич тогда работал с режиссером Юрием Павловичем Егоровым над музыкой для фильма «Добровольцы», который вскоре предполагали снимать.
Сценарий я увидела у жены Фрадкина, Раисы Марковны, на столе. И так мне понравилась Лелька Теплова! Каждый раз, когда я встречалась с Егоровым у Фрадкиных, я задавала ему один и тот же вопрос: «А кто у вас будет играть Лельку?»
Егоров, конечно, понимал, почему я задаю этот вопрос. Тогда попросить роль было не стыдно. Все равно нужно было пройти процедуру конкурса. Поэтому мой интерес к роли Лельки меня как бы ни к чему не обязывал и ни к чему не обязывал режиссера. Но когда я повторила этот вопрос много раз, Юрий Павлович сказал такую фразу:
– Да у тебя же длинные волосы, а Лелька стриженая…
И тут я сразу же сообразила, что мне нужно делать. Среди друзей Раисы Марковны была Клеопатра Сергеевна, ассистентка Егорова. Мы ее ласково называли Патя – очаровательная женщина, очень остроумная, яркая брюнетка. Я ей сказала:
– Патенька, давай мы сделаем фотографию… Пришьем такие стриженые кончики к косыночке красной, вот здесь – возле ушей, и челочку приделаем…
Мы это проделали… И Патя показала фотографию Егорову. Он спросил:
– Неужели она подстриглась?
– Да, – ответила Клеопатра Сергеевна, – подстриглась.
Ну, тут деваться Юрию Павловичу было некуда, и мне дали пробу, то есть приняли для участия в конкурсе. А там я победила! Радость мою трудно передать.
В основу этого фильма был положен стихотворный роман Евгения Долматовского. От первых пятилеток до послевоенных лет, два экранных десятилетия – таков временной диапазон фильма. Это была жизнь целого поколения, наполненная романтикой и благородными порывами.
Я еще жила образом казачки Аксиньи, а уже играла роль простой, искренней, обаятельной работницы-метростроевки Лели Тепловой. Говорят, она мне удалась. Я даже знаю почему: мне были близки по духу молодые герои фильма, их убеждения и поступки. Они были цельными, жизнестойкими. Если любили – так любили, ненавидели – без оглядки…
Это было поколение моей мамы. Я помню у мамы комсомольский значок, окруженный присборенной красной ленточкой-розеткой, помню ее красную косыночку…
