Ильяс Богатырев - Цена человека: Заложник чеченской войны
…6 октября 1995 года на командующего группировкой было совершено покушение. Автомобиль генерал-полковника Романова, слывшего активным миротворцем, был взорван в Грозном, в тоннеле под железнодорожным мостом на площади Минутка. Он получил тяжелейшие ранения, но чудом выжил. Лёма привез меня с оператором к месту покушения минут через сорок после взрыва. Раскуроченный уазик командующего еще дымился. Чеченец – растерянный полковник милиции завгаевского марионеточного правительства – не мог ничего объяснить, он еще не знал, кто находился во взорванной машине. Когда узнали, все поняли: хана переговорам, даешь войну!
Спустя месяц в подвале бывшего сельсовета Ведено я встретился с Масхадовым. Отличный артиллерист, настоящий полковник советской армии, защищавший свою великую страну и во времена сепаратистских волнений в Прибалтике, теребил в руках обрубок карандаша и рассказывал о своих встречах с Романовым:
– Он искренне хотел остановить эту войну. И я ему верил. Во время нашей последней встречи он говорил, что происходит что-то непонятное вокруг него и что у него плохие предчувствия…
Анатолий Романов до сих пор жив, но остается инвалидом и находится под наблюдением в одном из московских госпиталей. Генерал-полковник понимает речь, но, к большому сожалению, говорить не может…
Глава 17
Когда перехватившие нас бандиты развязали нам глаза в новом месте, мы оказались в вытянутой комнате с высоким потолком, со шкафом в ближнем углу и двуспальной кроватью в дальнем, ближе к большому окну. Прямо перед коричневым шифоньером лежали два матраса с одеялами и подушками. На стене висел большой пестрый ковер.
– Это ваше новое место, – коротко сказал один из охранников и вышел за дверь. Я обернулся и увидел еще одну большую комнату с диваном, креслами, шкафом и большим телевизором на тумбочке. На диване уже сидели двое других охранников с автоматами на коленях и смотрели «видик». Наш провожатый тут же присоединился к ним и оставил нас с Владом обустраиваться в своем углу.
Все вокруг говорило о том, что дом вполне себе жилой, какая-то семья оставила его если не перед самым нашим приходом, то не более чем за пару дней до этого. Дверь между нами и развлекавшейся охраной оставалась открытой. Когда мы попросились в туалет, нас неожиданно по одному вывели из дома во двор и проводили до будки, стоявшей прямо у кирпичного забора высотой не более двух метров неподалеку от железной калитки, выкрашенной в зеленый цвет. Я подумал, что это очень даже замечательно, если у нас появится возможность выходить на свежий воздух несколько раз в день. К тому же можно оглядеться и снова подумать о заветном. В темноте я успел только заметить, что двор был маленьким, сплошь усаженным деревьями, а от калитки до порога вела тропинка длиною не более семи-восьми метров.
Но я рано радовался: это был наш единственный выход за все время нашего заточения в этом доме. На следующий день нам показали ванную с туалетом внутри дома, где в кранах не было воды и мы, как и в предыдущем доме, пользовались водой из одной большой кастрюли: умываться, сливать, пить и чай кипятить. Входная дверь закрывалась на ключ, который, как я заметил позже, был один на всех охранников. Но самое главное – одно окно в застекленной прихожей открывалась без проблем, просто ручкой. Кроме того, все двойные окна в доме не были зарешечены и имели хотя и высоко расположенные, но достаточно большие форточки, чтобы в них можно было пролезть. Таким образом, открывались неплохие перспективы для побега. Более того, у нас была относительная свобода передвижения по нашей спальне, большой комнате и кухне, выходившей в прихожую с ванной и туалетом, то есть нам позволяли ходить практически по всему дому. Раз в несколько дней, ночами, привозили продукты, и охранники сказали нам, что мы можем готовить сами на газовой плите. Готовить, конечно, было особо не из чего, рацион состоял в основном из яиц, и мы готовили – яйца вкрутую, яйца всмятку, яичницу-глазунью и, может быть, еще омлет. Или все наоборот. Через сутки-двое яйца и консервы кончались, и мы все вместе с охраной сидели на яблоках и чае.
Между тем у Влада не на шутку разболелся зуб. Он начал болеть еще в первом доме наших «перехватчиков», а здесь флюс раздулся так, что Влад уже не мог нормально выговаривать слова. Мы просили охранников дать какое-нибудь лекарство, но вначале они то ли не поняли, чего мы хотим, то ли не обратили внимания. Вскоре не замечать его раздавшееся лицо стало невозможно, и наиболее вразумительный из бамутцев обронил, что это вообще-то дом врача и где-нибудь в шкафу должны быть лекарства. Порывшись в шкафу, я обнаружил картонную коробку с лекарствами. Многие из таблеток оказались просроченными, однако среди них нашлось не только средство от зубной боли, но и кое-что немаловажное для нашего побега – снотворное! Эта находка оказалась как нельзя кстати. Тут уж было просто грех не попытаться убежать. Такого благоприятного шанса у нас не было раньше ни разу: относительно легкий выход из дома и возможность разбавить снотворное в чайнике, откуда охранники часто пили чай. У нас сразу улучшилось настроение, и с Владом у нас было полное взаимопонимание, теперь мы думали и настроились одинаково: надоело ждать, надо бежать!
Душа пленника – в дороге. У пленника семь рассудков в поисках выхода. Плен мучительней увечья.
Карачаево-балкарские поговоркиЧерез пару дней Влад забыл про свой флюс, который пошел на убыль, взбодрился и стал «вокруг смотрящим». Я, в свою очередь, в разное время суток подходил к окнам и как можно дольше, но стараясь не вызвать подозрений у охраны, вслушивался в различные шумы вокруг. Насколько я понимал, мы находились в одном из поселков, вплотную прилегавших к Грозному. Скорее всего, это был поселок им. Катаямы (или просто Катаяма), расположенный в холмистом пригороде чеченской столицы. Дорога за оградой была грунтовой; по ней довольно редко проезжали машины даже днем и не слишком часто слышались людские голоса. Возможно, как и в Долинском, нас прятали на окраине поселка. Как бы там ни было, обстоятельства вокруг были в нашу пользу. Я исходил из того, что чем тише вокруг, тем дальше мы сможем уйти, не привлекая к себе внимания.
Наши охранники, впрочем, не совсем уж потеряли бдительность. «Спортсмен», спустя несколько суток после прибытия в новое место, зашел к нам и ни с того ни с сего стал обыскивать нас с ног до головы. Как ни странно, он искал карандаш или ручку в наших карманах.
– Вы писали записки? – спросил он вдруг. Увидев наши совершенно недоуменные и растерянные лица, он решил, что надо бы сначала точнее выразить свои претензии:
– Вы выбрасывали записки по дороге, пока ехали сюда? Призывали на помощь и писали, где вы находитесь?
Он грозил немедленной расправой, если тут же не выдадим чистосердечного признания. Признаваться было не в чем. У меня в кармане валялся коротенький, бледно пишущий стержень от ручки. Конечно, можно было попробовать написать несколько коротких призывных текстиков и разбросать по дороге послания в нелепой надежде, что кто-нибудь на пыльной дороге поднимет листочек из блокнота и станет действовать надлежащим образом – не знаю даже, каким. «Спортсмен» рылся, как мог, но каким-то чудом он не прощупал завалявшийся в одном из многочисленных кармашков жилетки стержень от ручки. Впечатление было такое, что ты, сам того не ведая, совершил-таки преступление и вроде как схвачен за руку, но надеешься, что самая важная улика обвинения так и не будет найдена. И ты стоишь перед направленным на тебя дулом и думаешь, что действительно хотел бы совершить такое «преступление», но, сглупив, не сообразил сделать это в нужный момент.
После бесплодного обыска охранник сказал: если выяснится, что это мы навели на них людей, расправится с нами лично. Эпизод с обыском угас так же быстро, как и возник; о выброшенных по пути записках больше не было ни слова. По всей видимости, «перехватчики» почуяли, что кто-то задышал им в затылок, и засуетились в поисках наследившего. Одной из версий было то, что «наследить» могли именно мы, беспомощные, но хитрые и изощренные заложники-журналисты, подкованные тайные агенты ФСБ. Вот уж точно пожалеешь, что не был научен заковыристым приемам разведчика – легче было б убежать.
Пока же мы домысливали свой «кустарный» план побега. Все складывалось как нельзя лучше. Поскольку дверь между нашей спальней и охраной всегда оставалась открытой, у нас была возможность следить за распорядком охранников. Особенностью этого распорядка было то, что его как такого и не было. Днем нередко с нами оставался один автоматчик, остальные незаметно исчезали и так же незаметно появлялись вновь. Далеко ли они уходили, мы пронаблюдать не могли, возможно, они сидели на скамеечке прямо за калиткой и, щелкая семечки, засматривались на редких проходящих мимо девушек. К вечеру команда от двух до пяти охранников была в сборе, чтобы продежурить ночь. Причем нашим постоянным охранником оставался только «спортсмен», остальные же постоянно менялись. Обычно они смотрели все те же дешевые американские боевики, которые нам уже на третий день успели изрядно надоесть, но нередко смаковали любительские съемки боев и военного быта в Бамуте. Я узнавал некоторые места в этом селе, а порой вроде бы мелькали знакомые лица. К тому же в разговорах охранников часто слышалось слово «Бамут». Все это подтверждало нашу версию, что «перехватчиками» были именно бамутцы. Насмотревшись, они зачастую дремали в обнимку с автоматами, не выключая телевизора..
