Игорь Можейко - Аун Сан
Через час раздался гудок, над головой зашлепали босые ноги матросов, пароход вздрогнул и, подхваченный отливным течением, пополз вниз по реке. К океану.
Таможенники так и не появились в трюме.
Аун Сан, он же Тан Люань Шаун, и Такин Хла Мьяин редко выходили на палубу. Пароход шел невдалеке от берегов, и к борту часто причаливали лодки. То пограничники, то контрабандисты, то торговцы из прибрежного селения. Матрос принес в трюм керосиновую лампу, и Аун Сан читал при ее свете. Он успел положить в мешок несколько книг. Такин Хла Мьяин больше тяготился вынужденным безделием. Он пробирался на палубу, где все-таки умудрился завязать знакомства с моряками и даже выучил несколько фраз на китайском. Он старался расшевелить Аун Сана, но тот за несколько недель путешествия не сказал почти ни слова. В ответ на все вопросы о том, что делать, как найти нужных людей, он или отмалчивался, или не очень вежливо говорил:
— Помолчи.
Около Сингапура судно попало в шторм. Аун Сана мучила морская болезнь, и три дня он не мог ничего есть. Даже бросил читать. Лежал на спине и смотрел в обшарпанные, заросшие паутиной переборки трюма. И молчал. Хла Мьяин ухаживал за ним, как за маленьким ребенком, ругал, уговаривал съесть чего-нибудь, даже выменял у матросов на свой нож несколько любимых Аун Саном плодов манго. Фрукты так и испортились.
Пожалуй, за все свои двадцать пять лет не приходилось Аун Сану оказаться в таком тяжелом, нелепом положении. Пять лет он находился день и ночь среди друзей, работал, говорил речи, боролся — и вот теперь он лежит в трюме китайского парохода. Он едет в Амой, исполняя миссию, которую вряд ли удастся выполнить, оторванный от всего, от друзей, от партии, от движения, зная, что дома, в Бирме, тоже плохо и нет верного пути, чтобы освободить ее. Аун Сану казалось, что вся работа его и его товарищей пошла насмарку.
У каждого человека бывают периоды безнадежности, безвыходности, тоски, и в такие периоды легко увидеть все даже в более черном свете, чем есть на самом деле. Тут сказались и изматывающие дни подполья, скитания по квартирам, и то, что раньше все шло так хорошо, так быстро росла революция в Бирме, так близка была победа, а достичь ее не удалось. Сказались и качка и одиночество в трюме. Сказалось и то, что было Аун Сану всего двадцать пять лет и порой просто не хватало жизненного опыта, знаний.
«Хианьли» миновал Гонконг и подошел к причалам Коулуна, международного сеттльмента, который по очереди управлялся англичанами, американцами, японцами и гоминдановцами — по неделе каждой страной. Это был странный мир интриг, контрабанды, шпионажа — шаткий и ненадежный.
Здесь и пришлось покинуть корабль. Капитан заявил, что планы его изменились и дальше «Хианьли» не пойдет.
Такины вышли из порта и остановились на площади. Куда идти? Они в китайской одежде и, если начать расспрашивать прохожих по-английски о том, где найти себе приют, значит только возбудить подозрение и оказаться в тюрьме. А кто сегодня управляет сеттльментом? Если англичане — может кончиться совсем плохо.
И тут к ним подошел полицейский. Пара путешественников очень бросалась в глаза — обтрепанные, усталые.
— Документы, — коротко сказал полицейский.
Полицейский был китаец, но это ничего еще не значило.
Документов не было.
И первую ночь друзья провели в полицейском участке. На их счастье в эту ночь начальник его (была гоминдановская неделя) не пришел, и допрос снимал сержант, говоривший по-английски и не ставший спорить, когда Хла Мьяин уверил его, что они приехали с Филиппин искать работы. Не стал спорить он, потому что такин положил перед ним на стол пятьдесят рупий. Рупии были бирманские. Но и отпускать такинов он не собирался. И не отпустил бы, если бы к пятидесяти не прибавилось еще двадцать пять.
Через полчаса такины были снова на свободе и даже с адресом гостиницы, в которой не задают вопросов. Адрес дал тот же сержант — гостиница принадлежала его брату.
У такинов оставалось двести с небольшим рупий. И все.
Три месяца они прожили в маленькой комнате на втором этаже грязной и шумной гостиницы. Четыре рупии в день за жилье, по рупии на душу на обед и завтрак. Наверно, такины и не продержались бы эти три месяца, если бы Хла Мьяин не нашел бы уроков. Он учил по утрам английскому языку детей одного торговца. Но все равно к концу третьего месяца такины задолжали в гостинице больше сотни.
Выбраться на север не удавалось.
Несколько писем на конспиративный адрес в Бирме остались без ответа. Потом пришло письмо. Аресты продолжаются, денег у партии нет ни пья, посланцам следует рассчитывать только на собственные силы. Как только будут налажены контакты — сообщат.
Аун Сан просиживал дни в комнате. Так же молчал, так же мучился от собственного бессилия, читал запоем, потом срывался с места, уходил в город и, рискуя попасться снова в полицию, бродил по тесным чужим улицам, забирался в книжные лавки, в миссионерскую библиотеку и везде вглядывался в лица, искал, надеялся на случайность: вдруг какое-нибудь седьмое или девятое чувство подскажет, что этот встречный — друг, который знает, как найти нужных людей.
В октябре Такин Мья получил письмо Аун Сана. Письмо пришло на резервный рангунский адрес, и уже по знакомому почерку на конверте он понял, от кого оно. Почерк Аун Сана был знаком и полицейским, и Мья про себя выругал Аун Сана за нарушение конспирации. Письмо было злым и отчаянным. Больше, писал Аун Сан, сидеть на этом проклятом острове нет никакого смысла, да и сил нет. Деньги кончились, связи не найдены, пользы движению от пребывания такинов в Китае никакой. Если можно набрать несколько сотен рупий, такины рискнут пробраться на рыбачьей лодке на континент, а там от деревни к деревне постараются пройти на север. Тем более что сидеть дальше на острове становится опасным. Неизвестные люди уже несколько раз наведывались в гостиницу и наводили справки о том, кто эти два китайца, не знающие китайского языка.
План пробираться на север собственными силами был отвергнут на собрании такинов в Рангуне. Он явно был невыполним. И в ответном письме вместе с двумя сотнями рупий содержалось решение подпольного ЦК оставаться на месте и ждать результатов переговоров такинов в Рангуне с нужными людьми. В письме не говорилось, что под нужными людьми подразумевались японские агенты, которые к тому времени уже тоже искали Аун Сана. Точка зрения полковника Судзуки (Минами) победила. Недаром тот вернулся в Токио и имел несколько долгих бесед в главном штабе, в результате которых, правда со множеством оговорок, решено было использовать такинов в предстоящей кампании. Это решение никак не ликвидировало твердой уверенности японского правительства, что такинам доверять нельзя и необходимо будет любыми способами обезвредить их немедленно после победы над англичанами.
