Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии: XIX век
Стихотворение «Бородино», появившееся в 6-й книге «Современника» за 1937 год, оказалось первым произведением Михаила Юрьевича, опубликованным по его собственной воле, и, конечно же, вызвало восторг и удивление читателей. Но не ему было суждено дать начало векам Лермонтовской славы. День и час явления поэта перед всей Россией пробил несколько раньше, отнюдь не предусмотренный самим поэтом, но продиктованный единственно Промыслом Божьим.
28 января 1837 года по Петербургу прокатился слух о том, что на дуэли с французским эмигрантом Жоржем Дантесом убит Александр Сергеевич Пушкин. Это было не совсем так, ибо Пушкин был не убит, а только ранен и в этот день ещё истаивал на ложе своих предсмертных мук. Но Лермонтов, как услышал, так и написал – убит. Вот 56 стихотворных строк, выпетых Михаилом Юрьевичем в день страшного известия.
СМЕРТЬ ПОЭТА
Погиб поэт! – невольник чести —
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один, как прежде… и убит!
Убит!.. к чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор,
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж? веселитесь… – он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений, Увял торжественный венок.
Его убийца хладнокровно
Навёл удар… спасенья нет:
Пустое сердце бьётся ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
И что за диво?.. издалёка,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока;
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы;
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!..
И он убит – и взят могилой,
Как тот певец, неведомый, но милый,
Добыча ревности глухой,
Воспетый им с такою чудной силой,
Сражённый, как и он, безжалостной рукой.
Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет завистливый и душный
Для сердца вольного и пламенных страстей?
Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,
Зачем поверил он словам и ласкам ложным,
Он, с юных лет постигнувший людей?..
И прежний сняв венок – они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него:
Но иглы тайные сурово
Язвили славное чело;
Отравлены его последние мгновенья
Коварным шёпотом насмешливых невежд,
И умер он – с напрасной жаждой мщенья,
С досадной тайною обманутых надежд.
Замолкли звуки чудных песен,
Не раздаваться им опять:
Приют певца угрюм и тесен,
И на устах его печать.
На следующий день 29 января, когда Пушкин действительно скончался, Петербург уже был наводнён списками этого стихотворения, разошедшегося в десятках тысяч экземпляров, всеми повторяемого и многими заученного наизусть. В горьких, гневных и в то же время исполненных тончайшей, благороднейшей печали строфах этого погребального гимна погибшему поэту Василий Андреевич Жуковский разглядел «проявление могучего таланта». И общее мнение о его авторе, до этого совершенно никому не известном молодом гусарском корнете, было единодушным – второй Пушкин! Это и был час Лермонтова, когда он не только вошёл в русскую поэзию, но совершенно недвусмысленным образом заместил в ней погибшего Александра Сергеевича и стал прямым наследником его славы.
Видя, что великосветское злословие, сведшее Пушкина в могилу, не унимается, продолжая и за гробом ругаться над его памятью, Михаил Юрьевич к написанным 56 строкам добавляет ещё 16, самых едких, точных, беспощадных. Вот его гневный ответ на неутихающие кривотолки вокруг имени затравленного светом российского гения:
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда – всё молчи!..
Но есть и Божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждёт;
Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперёд.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей чёрной кровью
Поэта праведную кровь!
Таким образом, стихотворение «Смерть поэта», начатое в одическом и продолженное в лирическом ключе, дополнилось остросатирической концовкой и переросло в трёхчастную поэтическую кантату. Основной его переписчик и распространитель, приятель Михаила Юрьевича – С.А. Раевский пустил по знакомым и эти шестнадцать строк. Не чета однополчанам Лермонтова, дружба с которыми дальше удалой гусарской попойки не шла, Раевский служил при военном министерстве, был человеком образованным, культурным и настолько тонко разбирался в поэзии, что к его критическим замечаниям Михаил Юрьевич относился с большим доверием.
Уже начальные строфы лермонтовского шедевра были встречены кислыми гримасами первых лиц государства. Ну а удостоившись «облитых горечью и злостью» строк его финальной части, эти вельможи и сановники, «жадною толпой стоящие у трона», дошли до бешенства.
Лермонтов был арестован. На записке шефа жандармов А.Х. Бенкендорфа о стихотворении «Смерть поэта» Николай I поставил свою резолюцию: «…старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он…» Будучи полным интеллектуальным ничтожеством, «царственный фельдфебель» совершенно искренне считал всякое проявление свободомыслия безумием. Вот почему, отказываясь понимать что-либо, кроме армейского устава, в котором был силён, неизменно отправлял философствующих умников на психиатрическую экспертизу: будь то Лермонтов или Чаадаев… Последующие режимы, ещё более лицемерные и жестокие, используют его методу как удачный приём в борьбе со всяким инакомыслием.
К находящемуся под стражей поэту допускался только его камердинер, приносивший ему обед и смену белья. Михаил Юрьевич, очевидно, знакомый с конспиративными уловками Монте-Кристо, попросил, чтобы еду для него заворачивали в серую бумагу, и на ней с помощью вина и сажи записал несколько стихотворений, сочинённых в заключении: «Когда волнуется желтеющая нива…», «Я, Матерь Божия, нынче с молитвою…» и переделку написанного прежде.
УЗНИК
Отворите мне темницу,
Дайте мне сиянье дня,
Черноглазую девицу,
Черногривого коня.
Я красавицу младую
Прежде сладко поцелую,
На коня потом вскочу,
В степь, как ветер, улечу.
Но окно тюрьмы высоко,
Дверь тяжелая с замком;
Черноокая далёко,
В пышном тереме своём;
Добрый конь в зелёном поле
Без узды, один, по воле
Скачет, весел и игрив,
Хвост по ветру распустив.
Одинок я – нет отрады:
Стены голые кругом,
Тускло светит луч лампады
Умирающим огнём;
Только слышно за дверями
Звучно-мерными шагами
Ходит в тишине ночной
Безответный часовой.
«Темница» Лермонтова находилась в одной из комнат верхнего этажа в здании Главного штаба, а допросы велись этажом ниже. Пришлось-таки Михаилу Юрьевичу назвать своего «сообщника» С.А. Раевского, давшего первый мощный толчок распространению крамольного стихотворения. Пообещали, что ничего страшного переписчику не сделают, а вот если не назовёт, тогда самого поэта отправят в солдаты. И Лермонтов, опасаясь, что бабушка не переживёт такого огорчения, принёс-таки друга в жертву. Арестовали и Раевского, посадив его в камеру попроще – гауптвахта на Сенной.
