Игорь Домарадский - Перевёртыш
Когда Рычков предложил мне перейти во ВНИИ ПМ, я хорошо знал тамошнюю обстановку и рассчитывал, что получу все возможности для продолжения того, чего лишился после ухода из противочумной системы. Я не сказал раньше, что по соображениям режима, сути которых так и не понял, всякая связь противочумной системы со мной была оборвана. Дело дошло до того, что мне не разрешили сопровождать в поездке по противочумной системе моего приятеля проф В. Кнаппа, приехавшего в Союз по ранее сделанному мною приглашению, и послать за границу книгу "Биохимия и генетика возбудителя чумы", а сотрудникам Ростовского института "не рекомендовалось" даже бывать у меня дома! С момента перевода в Москву в противочумной системе я побывал только два раза (в Саратове и Ростове) с комиссиями под председательством Баева.
На моем фоне парадоксальным казалось положение полковника Волкового, переведенного во ВНИИ ПМ из Организации п/я А-1063 за грубое нарушение режима, который тем не менее пользовался полной "экстерриториальностью", ездил куда хотел и не пропускал ни одной конференции или "школы", При этом он вербовал сотрудников для ВНИИ ПМ (в общем-то хороший подбор кадров во ВНИИ ПМ был его заслугой) и налаживал "контакты", а по существу выяснял, где что делают и "внедрял" все новое в работу своего Отдела общей генетики, нередко выдавая это за свое достижение. Однако в отличие от многих других своих сослуживцев, Волковой не был явным карьеристом, и не очень заботился о своей выгоде. Подобно мне он жил в Протвино один, но без квартиры, в каком-то общежитии. Благодаря особенностям своего характера, начав работу в системе Организации п/я А-1063 чуть позже меня, он сумел пересидеть многих начальников, в том числе и в МО, с большинством из которых он был на "ты".
К великому моему огорчению с самого начала дела пошли не так, как я предполагал. Во-первых, Волжинский не захотел дать мне лабораторию, освободившуюся после назначения Боровика первым заместителем по науке, к которой я привык за годы наездов в Оболенск и в которой у меня были уже ученики. Во-вторых, и это главное, мне был поручен весьма узкий раздел работы; все общее руководство наукой осталось за Боровиком и Волковым, включая вопросы, которые я, безусловно, знал лучше, а именно биохимию и генетику. На меня же было возложено руководство лишь одной темой — получением генетически измененного штамма туляремийного микроба. Возможно, директор считал, что на этом направлении от меня будет больше пользы. Тут надо сделать небольшое отступление. Дело в том, что вся работа нашей системы была под санитарным надзором 3-его Главного управления МЗ СССР. У его представителей были свои взгляды на особо опасные инфекции и, хотя некоторые сотрудники этого Управления учились на курсах в Ростове, когда я был там директором, во многих вопросах с моим мнением они не считались. Из-за отсутствия, как они считали, соответствующих условий и подготовленных кадров на ВЛГ, они долго не давали разрешения на работы с микробами вообще, а тем более с измененными. Наконец, в начале 80-х годов, когда по моей инициативе во ВНИИ ПМ были организованы курсы по особо опасным инфекциям, они разрешили нам работу, но только с туляремией, как с неконтагиозной инфекцией. Поэтому эта инфекция в планах Организации п/я А-1063 сразу же заняла доминирующее положение и была взята под особый контроль. Для меня же положение осложнялось тем, что этот микроб был изучен очень слабо (если не считать микробиологию и эпидемиологию инфекции) и никакими данными о его биохимии и генетике мы не располагали. Все надо было начинать с "нуля", и начал я с создания двух новых лабораторий: "корпуса 7", для исследований туляремийного микроба, и "подготовительной" лаборатории, которую возглавил Б. Н. Соков, выходец из системы Минсельхоза (из Института в Покрове). Хорошо еще, что к моменту моего перехода в Оболенск там оказался один из бывших работников Института "Микроб" О. В. Дорожко, знающий особо опасные инфекции (но не туляремию) и Ряпис, которого перед этим я уговорил переехать в Оболенск. Благодаря им-то нам и удалось получить разрешение Саннадзора на работы. К тому же я добился разрешения от режима привлечь к работам по туляремии нескольких моих сотрудников из ВНИИсинтезбелка. Правда, это разрешение действовало очень недолго, а пользы от привлеченных было немного (во ВНИИ ПМ трудно было регулярно ездить). Так или иначе, но работа началась.
Споры по вопросу о "переделе" сфер влияния продолжались несколько месяцев и, хотя Калинин в приватных разговорах соглашался с моими доводами, осилить Волжинского и Ко он не мог или не хотел. Ключарев также не пытался мне помочь и все чаще стал упрекать меня "в неуживчивости" и "неумении ладить с людьми". По-видимому, тут сказывалось влияние на него Огаркова и Воробьева.
К этому моменту стали отчетливо видны огрехи планирования, немалая доля вины за которые лежала на Воробьеве, раздававшего "векселя" направо и налево, и приближалось время расплаты. Как всегда в таких случаях, стали искать "козлов отпущения", одним из которых сделали меня, хотя после перевода во ВНИИ ПМ к составлению пятилетних планов никакого отношения я уже не имел. Выяснилась, в частности, нереальность сроков выполнения некоторых заданий, включая задачу получения полирезистентного штамма туляремийного микроба, "пробивающего" специфический иммунитет. К решению первой части мы постепенно приближались, но о второй не могло быть и речи, поскольку никто толком не знал тогда механизма этого иммунитета и того, каким образом надо было менять антигенность возбудителя. Впрочем, и в настоящее время я продолжаю считать эту задачу неразрешимой. Путь же, который был запланирован по "идее" Воробьева и "бывшего вундеркинда" Завьялова, вообще был абсурдным (они предлагали добиться изменения антигенности путем "пришивки" к клеткам туляремийного микроба белка А стафилококка!). Из-за всего этого оказались под угрозой срыва и соответствующие технологические разработки, в которых я ничего не понимал; ведь я не был военным. Тем больше, как мне казалось, у меня было оснований настаивать на "переделе сфер влияния". Однако на борьбу за это меня подталкивало еще одно обстоятельство. Где-то в конце 70-х годов у одного из заместителей Смирнова, основные интересы которого лежали в области физиологии, возникла идея с помощью генно-инженерных методов получать штаммы бактерий, продуцирующие различные пептиды, в частности нейропептиды. Предполагалось, что такие "продуценты", могли бы, не вызывая гибели людей, выводить их из строя, подобно слезоточивым, "веселящим" и другим "безобидным" газам. Основная трудность при решении новой проблемы, узаконенной инстанциями, заключалась не столько в необходимости химического синтеза ДНК — аналогов надлежащих пептидов, сколько в том, чтобы добиться экспрессии новых генов в клетках бактерий, о чем до сих пор известно мало, и высвобождения пептидов из клеток. в свободном виде. Синтезы пептидов были поручены Ленинградскому НИИ особо чистых препаратов (открытое название), где директором был В. А. Пасечник, оказавший большое влияние на судьбу всей Организации п /я А-1063, а ДНК — аналогами занимался НИИ в Кольцово, намного более сильный в области молекулярной биологии, нежели ВНИИ ПМ. Что касается биологической части, то её поручили мне, хотя мои возможности были весьма ограничены (не было ни физиологов, ни нужного оборудования). Последнее не замедлило сказаться на ходе всей работы и из этой затеи, во всяком случае при мне, ничего путного не вышло.
