Владимир Рудный - Готовность № 1 (О Кузнецове Н Г)
Иногда беглые заметки "для себя", как и письма друзьям, ярче высвечивают не только события, но и личность автора.
Весь предвоенный период, как и война, выразительно и полемично описан Кузнецовым в книгах "Накануне", "На флотах боевая тревога", "Курсом к Победе", в очерках, теоретических статьях, помещенных в изданиях литературных, военных и Академии наук СССР при жизни и посмертно; пересказывать их нет смысла, да и невозможно.
"...Дважды перечитал Ваше письмо. Разложил написанное по полочкам: где шутки, где вещи серьезные, а кое-где и очень важные. Подумал, что и Вы состоите из такой же смеси. Это хороший сплав - жаро- и морозоустойчив! Ну, шутки в сторону. Спасибо за письмо, теплые слова и дельные замечания.
За небольшим исключением все принимаю к руководству".
В этом ответе старому другу Кузнецов объяснял цель своих публикаций:
"...отчитаться перед бывшими сослуживцами (а заодно и перед широкой публикой) за свою службу в Москве, а раньше всего за предвоенный период и начало войны. Это для меня настолько важно, что я не могу считаться, кто и как на что косо посмотрит. А такие будут... Не сказать, что нужно, о флоте я не мог. Это не мое личное дело... Кроме того, это не просто воспоминания перед смертью, но и раздумья... Будет обидно, если в результате всего написанного не будет сделано ни одного вывода. Я не литератор и не претендую на художественное изложение. Я всю душу вкладывал в написанное в стремлении быть этим полезным. Разве мог я при этом заботиться, "что скажет Марья Алексевна"... Вы пишете, жаль, что наши предки-флотоводцы не оставили мемуаров. Да, жаль. Ну, Нахимовы и Сенявины - это вы, руководители на местах, а я отвожу для себя роль "адмирала-бюрократа" из фильма про Ушакова... Мои мемуары имеют и еще одну цель. Они дают теперь возможность писать, критиковать и полемизировать на флотскую тему... Так почему бы всем Вам, - Николай Герасимович перечисляет несколько инициалов, - не высказаться по серьезным делам прошлой войны... Конечно, адмиралы "выпечки" наших лет уже смотрят назад, но у Вас на подхвате сидят за обеденным столом более молодые, которые смотрят Вам в рот и которым еще, может быть, придется воевать... Буду рад, если мои воспоминания вызовут не только хорошие отзывы, но и сердитые замечания с брюзжанием".
Длинных писем Николай Герасимович не писал. Мысли, развиваемые и в других письмах, возникали в пору глубоких раздумий о пережитом и беспокойства о будущем, естественное беспокойство человека его масштаба и опыта. На его работы теперь все чаще ссылаются как на свидетельства безусловно достоверные. Он до застенчивости сдержанно писал о себе, скрупулезно, иногда, мне кажется, чрезмерно был критичен к себе и в то же время был свободен от предвзятости, хотя имел личные симпатии и антипатии. Все, что им написано, начиная от его лучших книг "Накануне" и "На далеком меридиане", подчинено главной цели: "...чтобы были сделаны выводы". Потому так настойчиво повторяются в письмах разных лет его иронические замечания о злоключениях за письменным столом: "Прежде чем подготовить книгу, приходится обходить много рифов, чтобы добраться до конечного пункта: книги. Конечно, ошибок делать не следует, хотя и приходится много раз менять галсы: то идти в крутой бейдевинд, то спускаться "на фордачка". Все, конечно, в пределах допустимого"... Или другое: "Сейчас я делаю один вывод: третья часть более содержательна, и, стало быть, нужно "подтянуть" остальные на тот же уровень. Но беда, что автор тянет в одну сторону, а корректирующие - в другую. Вот и происходит такое "перетягивание каната". А так как я фигура "меченая", то против меня выставляются самые рослые "матросы"... И еще: "Относительно советчиков, как заметили, я стараюсь не быть на поводу и уступаю только там, где нет другого выхода. Но не лгу. А кое-что закладываю в "долгий ящик". Обязательно скажу о ГМШ, БФКП и тыле, если не в этой книге, то в следующей (возможно, уже с того света)". Тут он был слишком пессимистичен: о Главном морском штабе, о его роли в войну, а также о тыле флота Кузнецов успел опубликовать очерки в журналах. Все это реплики из писем последнего десятилетия его жизни. В те годы, критикуя при личной встрече одну мою работу, Николай Герасимович сформулировал свои замечания так - цитирую по записочке, которую он держал во время разговора перед собой: "В биографической книге, если она назначена не только для временной пропаганды, нужно уметь раскрыть качество военачальника. Не только говорить, где он был, а рассказать, какую работу проводил, что сделал и в чем заключается его талант. Нельзя вырывать из коллектива и ставить над коллективом. Это не поднимает, а обедняет. Он не парил над флотом, а трудился на флоте вместе с другими людьми. У большого начальника наряду с большими делами бывают и ошибки. Они случаются на фоне жизни и деятельности флота. Их нельзя замалчивать, чтобы описание полезной деятельности, хороших дел не превратилось в лакировку".
Николай Герасимович знал, что я собираюсь писать и о нем. Но таковы были его взгляды, возникшие не на склоне лет.
Были у него слабости, ошибки? Конечно, были. Он их подчеркивал, избегая упреков в необъективности. "...Я умышленно взял на себя всю положенную (но не больше) долю ответственности, чтобы более развернуто написать о виновниках, которые были на самом деле", - сказано в одном из ответов его корреспонденту на упрек в излишней самокритичности по поводу эвакуации Севастополя. В чем действительно была его беда, когда он начал работать в наркомате, поучительная и для других, - в робости перед непререкаемым авторитетом. Он об этом много размышлял, писал, не переоценивая своего стремительного взлета, а объясняя "бурной волной вынужденных перемещений". Поначалу была естественная неуверенность в себе, мысль многих его современников разного возраста, вечный вопрос честного человека: а может быть, я чего-то не знаю, не понимаю? Нарком не боялся защищать людей. А. Н. Петров, назначенный им командиром строящегося крейсера "Максим Горький", не мог отвечать за то, что в заводе положили на борт корабля негодную сходню, в обеденный перерыв она рухнула. Он сказал Петрову: "Никуда не ходи, никаких объяснений не давай", - и сам отстоял командира. Ему позвонил в годы войны некий чин, грозя покарать ни в чем не повинного командира Керченской базы контр-адмирала А. С. Фролова. "Вы не посмеете!" - ответил Кузнецов, обратился в Ставку и сумел защитить будущего начальника штаба Тихоокеанского флота.
Но свои взгляды на предмет, в котором разбирался лучше других, он на первых порах отстаивал робко. Ничто так не возвышает человека, как преодоление, победа над собой. В том и заключается качественная ступень подлинно государственного мышления, она дается не сразу и не легко. Страх? Известно, что главное - его преодолеть. Это относится к страху в любом его проявлении. Не только в смертельном бою, но и на служебном поприще. Гражданское мужество связано с умением говорить, что думаешь, доказывать, отстаивать свое мнение, свое убеждение, не боясь ответственности и потери расположения или должности, - вот высшая доблесть настоящего коммуниста. Сумел же он вскоре после войны, возражая против разделения Балтийского флота, в чем оказался в конечном счете прав, сказать: "Если не годен, снимите меня!" - и не сник, услышав: "Когда надо будет - уберем". Сумел год спустя решительно выступить против клеветы на адмиралов Алафузова, Галлера и Степанова, обвиненных в рассекречивании давно не секретной парашютной торпеды, о чем писал в "Накануне". Сумел стойко, не изменяя выдержке, перенести назначение в Хабаровск, а потом на ТОФ - вторично командующим. Он вернулся в Москву в 1951 году министром ВМФ СССР и приступил, как прежде, решительно к работе, не дожидаясь восстановления полного звания Адмирала флота.
