Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири
- Я сейчас, прямо сейчас пойду к татарам и скажу им: – Сколько я должен вам, ребята, за эту дерьмовую водку, а? Сколько набралось? Что, так мало? Я думал, я выпил ее! Здесь сто рублей! Вы могли бы вообще разменять? да, так я скажу, сразу, завтра, но оно уже наступило, завтра! Итак, завтра, нет, сегодня, ах, что за чепуха! И завтра, нет, сегодня мы будем играть в карты, я прикажу приготовить что-то вкусное, и Игнатьева тоже приглашу, пусть этот засранец тоже придет пожрать и поиграть в карты, а почему бы и нет? Он же должен, все же, должен прийти! Теперь у меня есть сто рублей! Великолепно!
Я закрыл дверь. Часовой взял винтовку «на караул».
Он спал, по-видимому, так как очень пугался, когда я проходил.
Наконец, я также узнал, по чьему приказу меня освободили. Мои друзья не забыли меня.
В Никитино – так назывался городок, в котором меня освободили – можно попасть через Ивдель, самую северную конечную станцию железнодорожной ветки от Перми. Расстояние от Перми до Ивделя составляло примерно 800 километров. В Ивдели можно было взять напрокат лошадь и телегу, на которой после почти 24-часовой поездки можно добраться в деревню Ивановка. Там надо переночевать и на следующий день ехать до второй деревни. Это расстояние было таким же длинным, как и первая часть пути. Из этого местечка только к вечеру добираешься до деревни Закоулок, и если выехать оттуда утром, то к вечеру, наконец, попадешь в Никитино. Путь этот представлял собой широкую, абсолютно разбитую грунтовую дорогу, которая, окруженная безобразным, смешанным лесом, от обычной проселочной дороги отличалась лишь шириной.
На поросшем лесом холме, окруженном пашнями и пастбищами, глаз из далекой дали внезапно обнаруживал Никитино, как будто бы городок стоял в карауле на удаленном посту, наблюдая за бескрайним лесным морем. Серые, низкие хижины из едва обструганных стволов, между ними маленькие выбеленные церкви с зелеными византийскими куполами и сияющими крестами.
Так же как в Ивдели рельсовый путь внезапно прекращался, так и широкая грунтовая дорога кончалась в Никитино, так заканчивался здесь и последний телеграфный провод. В избе, похожей на все другие, кто-то сидел у тикающего аппарата и передавал одиноким сигналы из далекого мира.
Вокруг никогда не заканчивающаяся, неподвижная, безобразная стена леса. Вероятно, посреди девственного леса находились большие деревни или лежали поселения, но никто не знал много о них, да никто об этом и не спрашивал. Возможно, там были и поселения сбежавших или освобожденных каторжников, еще одна лишняя причина не задумываться об этом.
Вокруг Никитино и его жителей на многие километры не было совсем ничего.
Кто позволил в свое время построить этот городок посреди дикой местности? Кто был строителем уже многовековой церкви? Никто не знал его имени. Россия велика; что значат для этой страны люди, строители городов, поколения, века? Невообразимо большое пространство этой страны, вероятно, никогда не будет заполнено.
Унылая лесная дорога на холме упиралась в слишком широкую площадь. В ее центре стояла изготовленная из гигантских дубовых стволов церковь с крохотными окошками и мощной колокольней с колоколами 1566 года. На краю площади находились окрашенные белой известью блестящие на солнце административные здания. Отсюда все улицы проходили абсолютно параллельно или перпендикулярно друг другу.
Отсюда отходила и самая широкая улица; она называлась Торговой улицей. На ней стояли дома «верхних десяти тысяч», там происходило все движение, и если кто хотел однажды показать себя в Никитино, то достаточно было лишь пройтись только вдоль Торговой улицы, и весь городок узнавал, что нужно было узнать. В ее другом конце находилась пристань парома, который перевозил людей и повозки на другой берег реки. Там тоже возник со временем маленький городок.
Дома были построены как срубы из грубо соединенных бревен, большими по размерам были только двухэтажные строения полицейского управления, войскового управления и городского муниципалитета, а также большая тюрьма, которая лежала в стороне от городка. Они были построены из камня, построены самими каторжниками. Шесть окрашенных в белый цвет низких церквей с зелеными башнями в форме луковиц были беспорядочно разбросаны по маленькому городку.
Подлинно меланхолически выглядели многочисленные маленькие хижины, стоявшие на краю города. Они были в невероятно запущенном состоянии, и казалось удивительным, что под их крышами вообще еще жили люди, не боявшиеся полного крушения этих развалин. Но, может быть, эти люди даже и сами хотели умереть. Они были настолько бедны, что едва могли купить себе хлеб. Столетие назад, вероятно, их отцов освободили из молчаливой, угрюмой тюрьмы и насильно поселили здесь. Маленькие и чахлые, безобразные, недоверчивые, с мышлением лгунов, мошенников и воров, они были только продуктом ошибок и пороков их предков. Их утешением был алкоголь, который давал им радостное забвение от их бедствий и нужды на часы, на дни.
Остальное население Никитино, как всюду в стране, состояло из крестьян, священников, пономарей, немногочисленных ремесленников, случайного, вечно пьяного учителя, лавочников, чиновников и высокого начальства.
Все жили тихо и покорно судьбе. У всех было вдоволь времени. Большинство вело постоянную ожесточенную борьбу с этим «временем»; они не знали, что с ним делать, оно надоело им так же, как они надоели себе самим.
В Никитино дислоцировался маленький гарнизон кавалерии, на случай бунтов заключенных. Его применяли также для поимки беглых преступников. Однако, беглецов никогда не находили, лес поглощал их. Близ города якобы снова появились разбойники, угрожавшие с некоторого времени одинокому городку, которые всегда хотели его разграбить. Но никто не мог точно сообщить о количестве этих разбойников, числа колебались от десяти до ста. Вскоре они стали легендой.
Вне городка был лагерь немецких и австрийских военнопленных. Вступать с ними в какой-то контакт было мне строжайше запрещено.
Над всеми жителями, на недостижимой высоте, стоял полицейский капитан Иван Иванович Лапушин. Когда звенели колокола, население в праздничной одежде спешило к церкви, чтобы получить благословение, тогда Иван Иванович появлялся в полной парадной форме среди боязливых людей. Он был «всемогущим», «всемогущим» для всех. Военное положение привело к тому, что не только весь отряд полиции, но и почта, городской муниципалитет и частично, из-за его воинского звания, даже военные были подчинены ему. Его слово было непререкаемым.
В эти торжественные мгновения Иван Иванович чувствовал себя больше не как неизвестный полицейский капитан, а как князь и король. Торжественно и возвышенно он первым подходил к священнику и целовал, с глубоким уважением, святое распятие и крест на толстой, тяжелой, переплетенной красным бархатом Библии. Он молился в глубоком поклоне, полный благоговения становился на колени, касался своим лбом освященного пола старой церкви, его глаза видели светящиеся иконы, горящие лампады и мерцающие жертвенные свечи, он глубоко вдыхал аромат ладана, и в последнем углу его забытой души тогда шевелились добрые, мягкие чувства.
