Борис Вадимович Соколов - Самоубийство Владимира Высоцкого. «Он умер от себя»
Постоянный дефицит времени, гонка с судьбой определили в Высоцком безошибочность принимаемых им решений, точное знание, чего он хочет. Каждая строка, каждая роль, каждый глоток и вздох – как будто последний».
На самом деле Высоцкий гнал себя прямиком к смерти. Вайнеры, очевидно, не догадывались, что в тот момент Высоцкий находился под действием наркотиков. И все та же вера в то, что он – сам Высоцкий и ему все равно ничего не будет.
2 января 1980 года Золотухин записал в дневнике нервную реакцию Любимова на внезапный отъезд Высоцкого: «Происходит странная ошибка: больной спрашивает, ответственен ли он за квалификацию врача. Высоцкий умолял играть Гамлета. Но он только хотел. Абстрактно. А совершенно в роли ничего не понимал, и репетиции были адовы! Адовы…» Юрий Петрович был уверен, что Высоцкого – Гамлета сотворил в большей мере он сам, что вряд ли верно. Не умаляя заслуг Любимова, следует признать, что никто, кроме Высоцкого, не мог сыграть такого Гамлета, становящегося сильным в своей слабости, буквально взрывающего пространство спектакля. Неудивительно, что в тот момент у таганковского «Гамлета» так и не появилось конкурентов в советских театрах, хотя попытку поставить одну из самых знаменитых шекспировских пьес предпринимал такой серьезный режиссер, как Андрей Тарковский, а главного героя играл такой выдающийся актер, как Андрей (Адольф) Солоницын.
Сын Высоцкого Аркадий видел отца 3 января 1980 года на спектакле «Вишневый сад» и отметил, что лицо у него сильно расцарапано. Так что нельзя сказать, что Высоцкий в аварии совсем не пострадал. Он пытался закрыть дело об аварии через братьев Вайнеров и своего школьного друга – высокопоставленного гаишника, но безрезультатно.
7 января Любимов подписал заявление Высоцкого о предоставлении ему творческого отпуска на один год. Он собирается в качестве режиссера снимать фильм «Зеленый фургон» по сценарию Игоря Шевцова. 8 января в своем последнем в жизни интервью корреспонденту Московского радио Ирине Шестаковой Высоцкий заявил: «Я ведь не очень люблю актерскую профессию и сейчас ухожу из нее потихоньку, – из театра и из кино. Буду сам делать фильм. Я предпочитаю исполнительской работе творческую, авторскую, когда сам делаешь и сам воплощаешь».
Через пару дней Марина Влади покидает Москву, еще не зная, что Владимир – законченный наркоман. 14 января Высоцкого навестил его старый друг по Большому Каретному киносценарист Артур Макаров, который просил его уладить ссору с одним общим знакомым. Артур Сергеевич отметил, что у Высоцкого «стеклянные глаза», но о наркотиках тоже будто бы еще ничего не знал. Тут вспоминается из цитированной выше песни о пьяницах: «…я был как стекло, т. е. остекленевший», хотя писалось это еще в донаркотическую эру.
Оксана Афанасьева считает, что перелом к худшему в судьбе Высоцкого произошел в начале 1980 года: «Красного становилось намного меньше, и с каждым днем больше черного. Все было как бы без настроения, потому что жили в состоянии болезни и еще потому, что у меня умер папа… Вообще, все плохое началось с Нового года, 80-го. Во-первых, авария, в которую они с Янкловичем попали. Потом – картину ему зарубили, из театра он практически ушел, физическое состояние стало ухудшаться, количество наркотиков увеличиваться. Угнетала зависимость от них, от людей, которые их доставали…»
По ее словам, «самый последний год… Страшнее ничего быть не могло». Однако она отрицает, что Высоцкий ее бил, так же, впрочем, как отрицает это и Влади. Оксана настаивает: «Дело в том, что я выросла в творческой, богемной среде, где мужчины – мой отец, мои троюродные братья (мы жили в одной квартире) – были пьющими. Но не алкаши, которые у магазина на троих соображают, а респектабельная пьющая богема, с нормальной алкогольной зависимостью. Я знала, какими бывают алкоголики: папа мой, например, был очень агрессивным. Я его боялась и ненавидела в эти моменты. А Володя… Запой начинался с бокала шампанского, а потом… мы куда-то ехали, он рвался куда-то до тех пор, пока не упадет. Он был не агрессивным, по отношению ко мне – тем более. Я переживала и страдала, потому что мне было его безумно жалко. Страшно было за него, потому что была полная деградация, когда человек напивался до состояния животного. Куда там бить, он говорить-то не мог в таком состоянии. На это было страшно смотреть. С ним я оказалась в состоянии женщины, которая выносит этот запой и должна стараться помочь ему…
Меня было жалко моим друзьям. Я старалась помочь ему. А это значит – все время быть рядом. Потому что в это время он никому не был нужен. Человек нужен, когда он здоровый, веселый, богатый. А эта «пьяная» головная боль не нужна никому. Я не приносила себя в жертву. Просто по-другому быть не могло…
В свое время мне Володя сказал: «Если я когда-нибудь узнаю, что ты хоть раз попробовала, задушу собственными руками». Поэтому у меня было определенное отношение к этому. И Володя употреблял наркотики не потому, что он такой наркоман – наширялся и сидит хохочет, балдеет, – а просто чтобы нормально себя физически чувствовать.
В течение двух лет я видела, как дозы увеличивались. Сначала это было после спектакля, чтобы восстановиться. Я помню, что после «Гамлета» он не мог долго уснуть, ему было плохо. И он делал себе укол. «А что это ты себе колешь?» – спрашивала я. «Это витамины». Однажды эту ампулу я выудила из помойки и узнала, что это был промедол. Потом был и мартин, анапол – медицинские наркотики…
Он просто лучше себя чувствовал. Вот он сидит, абсолютно никакой, ему плохо, но делает укол и – нормальный, живет полноценной жизнью. Он так хотел соскочить с иглы. «Я так от этого устал», – говорил. Отчего он умер? Он хотел соскочить, а легально нельзя было лечиться. Людей, которые ему доставали наркотики, он подставить не мог. Он и в Италии лежал, и во Франции. Не получилось. У него даже был план уехать со мной на прииски, к Вадиму Туманову в домик. Какой бы, я думаю, это был ужас: Володя со мной в тайге, со своей ломкой, и, если бы он умер там, я не знаю, что было бы. Кошмар. Не было же никаких мобильных телефонов…»
В последние месяцы наркомания уже самым серьезным образом влияла на творческую деятельность Высоцкого, основательно выбивая его из колеи и срывая многие планы. Так, 22–23 января 1980 года он делал запись для «Кинопанорамы», где должен был спеть несколько песен в сюжете, посвященном фильму «Место встречи изменить нельзя». Реально же был записан трехчасовой концерт. Всеволод Абдулов вспоминал: «Я помню, что было перед записью: Володя жутко не хотел ехать – и плохо себя чувствовал, и с голосом что-то было…
– Да ладно, Сева, ты же знаешь, что ничего этого не будет.
