Елена Макарова - Движение образует форму
— Посчитай строчки. Три секции заняты. Ох уж эти ящики… Как ты на них напала?
— Это они на меня напали. Мы шли с Маней по дороге в Богушовице и видим — заводской забор, ворота открыты…
— А, это там, где затаривают фрукты!
— Да. Мы с Маней заглянули туда. Мы все время искали материал. Самым подходящим был строительный картон, но тексты он бы убил, как любая стена. Они бы уже не играли самостоятельной роли.
— Зато потом в ящики с текстами уложат яблоки, заколотят и отправят куда подальше. Передвижная выставка!.. А что с письмами Кина, ты хотела показывать их на экране, как кино?
— Да.
— Покажи какое-нибудь.
«Прага, 25 ноября 1940
Мой дорогой Вольфганг!
Впервые хочется подкрутить номер года в дате, ибо кто знает, когда настигнут тебя эти строки. 20 месяцев тому назад мы сказали адье на Вильсоновском вокзале, после чего меня еще долго приветствовали твои вдохновенные открытки из Италии; в то время я действительно думал, что скоро за тобой последую. Я еще полностью не расстался с этой надеждой, и очень надеюсь на то, что мы, пусть и через двадцать лет, но отпразднуем встречу, которая невозможна сегодня. Но кругла Земля, и друзья со схожей судьбой не могут быть разлучены навечно. Фактически ты мой единственный друг периода тех душевно-счастливых лет, когда я жил в предчувствии какого-то невероятного будущего.
Не то чтобы эти пару месяцев меня уж очень состарили, но я усвоил кое-что из опыта еще-не-прожитого: интеллектуальная изоляция совсем не способствует резвости духа; однако происходящее гораздо страшнее, чем ты можешь себе представить; в нашей ситуации мы можем думать только о выживании.
Таковы приблизительно рамки, в которые мы поставлены.
У меня курс графики с 25 учениками, работаю 10 часов ежедневно и стараюсь рисовать в субботу и воскресенье для себя.
С какой завистью смотрел я прежде на своих друзей, которым, чтобы дышать, нужно было писать картины; мне же казалось, что я тут человек случайный. Теперь я живу живописью. Как тебе это объяснить? Я думаю, люблю, ненавижу в цветах и в формах!»
— Это же строка, вынесенная в название выставки!.. Последний абзац я бы обязательно включил в экспозицию, в секцию живописи. Звякни Мане, пусть высчитает количество реек на стене перед входом, минимальную высоту и длину каждой.
Пока я говорю с Маней, Франта открывает программу «Индизайн», переносит туда текст автобиографии. Первый зал.
— Ну что она там?
Не дожидаясь звонка, Франта делит текст на равные отрезки.
— Видишь, одно под другим не встанет, ты забываешь, что мы все умножаем на три!
— Вот, Маня прислала эсэмэску с размерами.
— Не надо было ее утруждать, — говорит Франта. — Смотри, если даже брать по самому минимуму — четыре сантиметра высота слова и два сантиметра интервал между словами, — уже можно сказать, что названию вставки нет места на досках. А значит, оно не должно там быть. Знаешь, где ему место? На белой стене против входа, там, где фотография. Стена 2,4x2 метра. Фото — 1,8x1,5. Мы входим и видим: подросток Кин снимает сам себя в витрине магазина, и тут же большими буквами — название выставки. Все собрано.
— Теперь ты забыл про три языка!
— С этим я еще поиграю. На следующей неделе привезу несколько вариантов, испробуем на месте. Мне еще нужны картинки и тексты для буклета и приглашения.
— Я хочу вот этот акварельный автопортрет.
Франта всматривается в плывущее лицо в берете.
— Какой рисунок! Но тут нужна тонкая цветопередача. Может, проще взять черно-белый, с бабочкой? Или фото, где он сидит на мусорном баке?
— На мусорном баке он у нас будет сидеть в центре двора, это фото я берегу для инсталляции. Представь себе форму кровати…
— Не могу. Не помню, как она выглядит…
— Тогда представь букву U. На одной ее стороне, лицом к смотровой вышке, будет сидеть Кин, а с внутренней стороны — зеркало, в него будет смотреться киновская семья, — помнишь фотографию, где его родители, бабушка и дедушка, дядюшка Ричард с женой Марией сидят на скамейке? Где-то в метре от них будет стоять настоящая скамейка, похожая на ту, что на фотографии, и тот, кто на нее сядет, станет частью киновской семьи…
Я объясняю, Франта чертит в компьютере.
— То есть вся эта штука будет метров пять в длину и метра три в ширину?
— Где-то так.
— Но фотография на мусорном баке узкая.
— Да. И зеркало будет таким.
— А что на той стороне, которая смотрит на расстрельную стену?
— Фото Кина за мольбертом в пражской квартире. И название выставки.
— Все это сложи в отдельный файл, с текстами. Акварельный портрет, говоришь? Только на дорогой бумаге. Вместо трехсот напечатаю сто. По цене пройдет. Все, я пошел. Нет, не пошел. Кто-то обещал кофе.
Я варю кофе, Франта разговаривает с женой. Марушка, Терезка, Кочка… Одну забрать из садика, другую отвезти на вокзал… Ездит он на сумасшедшей скорости, однажды ему чуть голову не снесло. «Его не переделаешь, — говорит Милада, — только Богу молиться». Жена у Франты верующая, другая бы его не выдержала.
— Три ложки сахара, если можно!.. Я заметил, — говорит Франта, — что ты выбираешь похожих людей. Фридл, Ведя, Кин — все художники, все педагоги, все занимались дизайном, писали что-то выдающееся…
— Бедя не писал.
— Не писал, так говорил. Его ж не убили.
Франта сбегает по лестнице, влетает в машину и исчезает из виду.
Он прав, меня действительно притягивает к себе особый тип людей. Может, втайне я мечтаю о том, чтоб и меня не забыли? В книге о Кине воспоминаниям его учеников отведена отдельная глава.
«Это был гениальный человек, в свои двадцать лет он успел прожить целую жизнь, жениться, стать большим художником, поэтом, — стихи он писал по-немецки, говорил по-чешски… Вокруг него всегда были люди.
Я с малолетства черкала бумагу, и родители устроили меня рисовать к Петеру Кину. Занимались мы в пражской Виноградской синагоге, на нашем курсе было человек двадцать. Мы не имели права ходить в школу, и еврейская община организовала различные курсы. Я была очень стеснительной, всегда забивалась в угол, боялась быть на виду. Петер это заметил и помог мне освоиться…
Мы рисовали модель, а Ильза, жена Петера, читала нам вслух стихи, иногда мы слушали прекрасную музыку, а в перерывах рассматривали книги по искусству. Помню, на меня огромное впечатление произвели рисунки Домье, и Петер, заметив это, разрешил мне взять книгу домой.
