Софья Островская - Дневник
Ноябрь 5, суббота
Сенкевич умер!!.. Кошмар, ужас, скорбь не только для Польши, но и для всего мира, вообще… Гений, великий мыслитель, скончался 2-го с.м. далеко от той земли, которую любил больше всего в мире и в честь которой слагались многие из его произведений… Сначала не верилось… странным и непонятным казалось, что вместо массы совсем ненужных людей умер один великий человек, жизнь которого была лишь обращена на улучшение быта Польши, дух и мысли которого являлись зеркалом народа польского и исключительно ему посвящались… Но это – правда. Злая, кошмарная правда! Сегодня была у Мулловых. Милые, естественные, простые души, напоминающие что-то гоголевское, старинное, исчезнувшее и типичное. Но мне неприятно одно: они заметили, что в школе я играю, и мгновенно обратились ко мне с требованием объяснить причину… Возмутились… на меня накинулись: как не стыдно! играть, актерничать! Сколько упреков, жалоб, возмущений… Но я все же настояла на своем… Не могу изменить свою вторую жизнь.
Я очень давно не писала. Но, en vérité[187], времени было очень мало. У нас очень много занятий, и я почти до ночи учусь. Только субботы и воскресенья остаются. Но в эти дни я ведь не всегда свободна. Будущая неделя полна труднейшей работой. Вероятно, даже не взгляну на дневник… à propos, m-elle M. заметила, что я странная и даже (chut![188]) эксцентрична. Oh, à cela, par exemple, je n’ai jamais pensé[189]! Хотя, впрочем, кто-то и когда-то мне то же самое сказал! Кто? Что-то не помню… К. или У., и знак вопроса. Самая неприятная вещь – это то, что мое настоящее, собственное «я» принимают за ловкую актерскую игру. Вообще, по мнению многих, я бываю собой, лишь когда резка в словах и движениях, бесшабашно весела, обидчива до крайности и вызывающе дерзкая… Всем кажется, что я непременно капризна и своевольна. Мнение обо мне: слишком избалована! О, но если бы только они знали… если бы только чуть глубже вникли в мою жизнь и разобрались в некоторых подробностях… о, тогда, конечно, им не казались бы неестественными ни моя грусть, ни неопределенность, ни молчаливое спокойствие… какое бывает перед бурей!!..
Ноябрь 13, воскресенье
Обещала mаmаn, что сейчас лягу. А уже скоро час. Но, право, так не хочется спать… Вспомнила, что дневник давно лежит без ответа. Надо хоть что-нибудь занести. О, это что-нибудь! Что именно? Что я должна записать? Новости? Извольте: умерли император австрийский Франц-Иосиф (8-го, кажется), капельмейстер Мариинки, Направник, американский бард, Джек Лондон[190]… Впечатления? Никаких. Мысли?.. может быть, и есть, но трудно себе дать в том отчет! Начиная со вторника – я все сижу дома. Жар, голова, горло, насморк – одним словом, ноябрь прекрасно повлиял на мое здоровье! Но это глупости. Зато много, очень много играю, пишу отчасти, читаю. Читаю теперь не быстро, глубоко вдумываюсь, ищу идей и типов. Останавливаюсь над удачными, особенно меня поразившими местами. Последнее – больше всего философские изречения, мысли… К моему глубокому стыду, Тургенева я очень мало знала, но, получив от мамы все его сочинения, принялась серьезно за его разбор…
Абсолютно нечего писать. Это и злит и даже немножко радует. По крайней мере, не наболтаешь пустяков, которых потом сама стыдишься. Коротко? Не беда! Лучше…
Ноября 17, четверг
Странно… Mаmаn уезжает завтра в 3.40 в имение. Papa едва уговорил. Этот отъезд случается в моей жизни третий раз (или даже четвертый? верно не помню).
Ну, что мы будем делать, mademoiselle Sonia?! Определенно не знаю. А так… право, трудно сказать! Но что-нибудь да будет! Это ясно, как день. Да, à propos… вчера papa себе усы сбрил. Право, славно выглядит! Такой себе изящный English gentleman! Это мне очень нравится. Я люблю бритые лица (но только не женоподобные, oh, jamais de la vie[191]!!). Я все продолжаю кашлять. Брат откуда-то притащил какого-то мопса… Пришелец из неведомой страны!..
Ноябрь 18, пятница
Maman уехала. Я полновластная хозяйка. Вообще день прошел без особенного скандала. Пока все прилично. Лишь у брата сделала ревизию письменного столика. Выкинула массу всяких гадостей при энергичном, но, увы, бесполезном, протесте Эдди. Самым спокойным образом уничтожила его трамвайные расписания, планы Петрограда, рисунки рельс, стрелок, остановок, его старые, истасканные, замаранные тетради, весь хлам, всю дребедень… и не обращала ни малейшего внимания на его суетившуюся, кричащую, волнующуюся фигуру. Этот Эдди… настоящий мусорщик! Противный, смешной и детский мальчишка! Сегодняшний день начался с десяти часов. Maman была очень тронута, что я для нее встала так рано. Maman ужасно чувствительна, и весь день у нее стояли слезы в глазах. Как это она покидает свою charmante petite[192]! Наконец они уехали… Брат тоже едва не распищался. Такой уж… Все это время пролетело так стремительно быстро, что, право, даже не опомнилась до сих пор. Только и думала, что о присланных из имения зайцах, о сонатах Бетховена, о тургеневской «Нови», о мажорных гаммах, о чае, меде, посуде, деньгах, газетах… глупо и несовместимо до невероятности! Да, еще много в шашки играла… скучно это и порядком надоело. Но какая-то странная привычка после чая взяться непременно за пеструю шашечницу и обратиться к брату: «Ну…» – и от него слышишь привычный вопрос: «В серьезные или в поддавки?» В нашей игре повторяются те же ходы, удачные и неудачные, те же слова, те же проигрыши. И это тоже… глупо! Вечером брат, конечно, слишком много съел сладкого супу и черносливу и имел легкие coliques[193]. Я же писала письмо в имение. Письмо в шутливом, веселом духе. Потом погасила везде свет, прошла через все комнаты. Пусто… и в комнатах и на душе! Когда maman была здесь, хоть поговоришь до поздней ночи, а теперь и этих тихих, таинственных разговоров шепотом нету… Пусто и гадко… Ничего нет… Ни грусти, ни веселья… Ничего…
20 ноября, воскресенье
Нет, положительно время моего тиранства проходит великолепно: я не открываю кредита для демократов à la Пизистрат, но все же tout va très bien[194]! Правда, судя по моим выходкам, трудно судить, что я верховная власть, а что лишь так… мелкая рыбешка!.. О, что только я не выделывала!.. За обедом хохочу, как сумасшедшая, за ужином, как безумная, за чаем… как… как, ну я прямо не знаю, как что? Облила водой брата и Михалинку, проехалась по голове брата половой щеткой, обернутой тряпкой со скипидаром, валила Эдика на пол, бросала в него туфли, подушки, валики с дивана, все время скидывала ногой его сандалии и откидывала в тридесятое царство, вечером, когда Эд лег, стала его тормошить, кидать подушки, стаскивать одеяла, бегать босиком… Ой-ой! Боже мой, чего, чего только не было! За себя стыдно, что я вскоре стану шестнадцатилетней барышней, перейду в седьмой класс.
