Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 4
Поэтому, как это ни странно, окончательный отказ у измученного просителя вызвал тогда не взрыв ярости, а вздох радостного облегчения.
Председателю Совета Министров СССР Булганину А.Н.
от Быстролетова Дмитрия Александровича прож. в Москве Б-66 по Ново-Басманной ул. дом 37, кв. 4, телефон Е-7-41-88
Заявление1. С 1925 по 1938 г. я работал в ИНО ОГПУ — ГУГБ НКВД на подпольной работе за рубежом в качестве оперативного работника. На руках у меня остались: 1) Выписка из сов. секр. приказа Коллегии ОГПУ за № 1042 от 1932 г. о награждении «за успешное проведение ряда разработок крупного оперативного значения и проявленную при этом исключительную настойчивость». 2) Грамота № 1 Коллегии ОГПУ «Сотруднику ИНО ОГПУ». 3) Профсоюзный билет и учетная карточка коллектива 7 профкомитета НКВД от 1936 г. с пометкой от 1937 г. о выбытии из профсоюза как военнослужащего в связи с аттестацией и получением звания ст. лейтенанта гос. без. (аттестация не была оформлена вследствие моего ареста в 1938 г. и осуждения).
Ясно, что архивные дела XX сектора ИНО больше и лучше показывают объем и значение моей работы за рубежом в фашистском окружении и проявленные при этом храбрость, самоотверженность и политическую выдержку. Проживающая в г. Москве (Усачевка, ул. Кооперации дом 3, корп. 6, кв.109, тел. Г-5-51-78) тов. Мартынова О.И. может во всех деталях рассказать о моей работе и указать на подтверждающие это документы, так как она все эти годы была пом. начальника XX сектора.
2. На основании вышеизложенного после реабилитации начальник 3-го отделения Отдела кадров КГБ выдал мне справку о работе на ответственной должности в центральном аппарате ОГПУ-НКВД. Так как нельзя раскрывать, что в 1925–1929 гг. для легализации нелегальной разведывательной работы я формально числился сотрудником Торгпредства, а с 1930 г. находился в глубоком подполье и жил в разных странах под чужими фамилиями, то с моего полного согласия было решено, что работа в 1925–1929 гг. будет покрыта фиктивной справкой из Наркомвнешторга, а работа в 1930–1938 гг. — фиктивной справкой КГБ о работе в центральном аппарате ОГПУ-НКВД в Москве в качестве старшего переводчика с окладом в 1900 рублей в месяц. Обе эти справки явно и резко занижают значение моей подпольной работы, но все же справка Отдела кадров КГБ бесспорно устанавливает факт, что 1) я б. работник центрального аппарата ОГПУ-НКВД и 2) что я в этом аппарате занимал ответственную должность (не ниже оперуполномоченного).
3. Я инвалид 1-й группы, совершенно не трудоспособный. С марта 1956 г. тянется волокита с предоставлением мне комнаты взамен незаконно отобранной при аресте, а между тем я вынужден платить 400 рублей в месяц за кладовую при кухне, чтобы иметь прописку и состоять в очереди на комнату.
В качестве компенсации за конфискованное имущество я получил 3600 рублей за 88 ценных вещей: производившие арест и опись работники НКВД намеренно отметили только количество вещей, но не их качество, для замены их затем тряпьем и воровства, а в 1956 г. финотдел, не зная качества, назначил минимальные расценки (например: первоклассные костюмы пошли как рабочая спецодежда по 120 рублей каждый, кроме того, играя в разных странах роль аристократа, я купил себе золотые часы с золотым браслетом, ценное золотое кольцо, массивный золотой портсигар с графским гербом и другое. Эти вещи при аресте были отобраны, а расписки выданы «липовые», без корешков. Мать покончила с собой, жена скончалась от скоротечного туберкулеза, квартиру во время войны разграбили соседи, а теперь КГБ отказал в компенсации за золотые вещи из-за отсутствия корешков, хотя 5 б. сотрудников ИНО письменно подтвердили наличие у меня этих вещей и их исчезновение после ареста, конфискации имущества и опечатания квартиры.
Больной, бездомный и разоренный, я обратился в КГБ с просьбой о пенсии. Мне отказали под разными предлогами, и когда я опровергал одно основание отказа, то Отдел кадров придумывал другое, из месяца в месяц затягивая бесконечную волокиту. В надежде, что я не получу инвалидность, меня даже послали на ЦВЭК КГБ, но ЦВЭК признала меня неизлечимым инвалидом, а пенсии все-таки не дали.
4. Я обратился к Вам с просьбой помочь в получении пенсии через Комиссию по назначению персональных пенсий при СМ СССР. Тов. Андреев разобрал дело и договорился с тов. Серовым о том, что КГБ обратится в Комиссию с ходатайством о предоставлении мне пенсии как б. подпольщику ИНО, не прошедшему аттестации. Но дело попало в руки того же аппарата Отдела кадров КГБ: Отдел кадров известил меня, что обращаться в Комиссию не следует, что Отдел кадров сам поможет мне. И действительно, инспектор отдела кадров тов. Шулюпов после стольких месяцев проволочек сообщил мне радостную весть: дело разобрано, я получу персональную пенсию в размере 600 рублей, Т. е. меньше, чем в общем порядке дает собес по справке того же Отдела кадров. Я назвал это издевательством и с обратной почтой получил окончательный отказ: Отдел кадров считает, что я заслужил только пенсию местного значения, хотя это не законно и по форме (работа старшим переводчиком Министерства с окладом 1900 рублей в месяц) и по существу (работа в подполье за рубежом). Однако, стремясь во что бы то ни стало доказать правильность своих поступков, тов. Шулюпов прибегает к таким мерам, которые вынуждают меня снова обратиться к Вам за помощью в восстановлении истины и с решительным и категорическим протестом против слов человека, который докладывает руководству о моем деле и от объективности которого зависит решение: тов. Шулюпов пытается бросить тень на мое прошлое и не стыдится вытаскивать из архива в 1957 г. подлую клевету, которую отказался повторить в 1938 г. даже ежовский следователь. Делая страшные глаза и, разводя руками, он заявил б. пом. нач. XX сектора ИНО тов. Мартыновой: «А вы знаете, кто такой этот Быстролетов?! Ведь он — бывший белый, он только в 1924 г. получил за границей Советское гражданство!!!»
5. Я родился в 1901 году. Согласно имеющемуся у меня свидетельству за № 390 от 1922 г., выданному Анапским мореходным училищем, я летом 1919 г. при Деникине окончил курс мореходной школы и был зачислен в 1-й специальный (штурманский) класс, для учения в котором нужно предварительно проплавать матросом 24 месяца на торговых судах. У меня уже был стаж около 12 месяцев, и в июле 1919 г. я поступил на пассажирский пароход «Рион» для окончания стажа и продолжения образования в училище. Однако в конце 1919 г. я был уведомлен, что 3 января мне исполнится 19 лет и я буду призван в белую армию. Вместе с группой советски настроенных матросов мы пробрались в народно-революционную Турцию, где шла борьба против англо-французских интервентов. С января 1920 г. по 7 сентября 1920 г. я плавал кочегаром на пароходе «Фарнаиба», а с 7 сентября 1920 г. и до разгрома белогвардейцев — на шхуне «Пр. Сергий». Все справки хранились в XX секторе ИНО у тов. Мартыновой, но после моего возвращения в Москву с подпольной работы были выданы мне на руки, при аресте изъяты, я их видел у следователя, а потом они частью потерялись, а частью возвращены после реабилитации. Сохранилась справка из Школы, где я учился при белых до лета 1919 г., сохранилось удостоверение с «Пр. Сергия»: в нем особо подчеркнуто, что с 7 сентября 1920 г. я плавал в Анатолии (у национально-революционных кемалистов) вплоть до 18 ноября 1920 г. (когда были уничтожены врангелевцы). Таким образом, видно, что при белых я был юношей 18 лет, учился в мореходной школе и плавал на торговых судах в то время, когда на Кавказе и в Крыму были белые, вплоть до их разгрома и уничтожения. Я не отрицаю того, что зимой 1919 г. бежал за границу и только в 1924 г. получил Советское гражданство: наоборот, я всеми силами подчеркиваю этот факт, доказывающий, что я не служил у белых — ведь нельзя же быть одновременно в двух странах! Именно служба у белых не совместима с фактами моей биографии, а в бегстве от призыва к белым мне перед Советской властью оправдываться нечего.
