Алексей Ловкачёв - Синдром подводника. Т. 2
— Ты что, лейтенант, не знаешь что на нашем корабле всего десять, а не одиннадцать отсеков? Если ты этого не знаешь, то как же ты изучал устройство корабля, на котором служишь!
Николай Иванович потихоньку «набирал обороты», распалялся и зверел от кощунственного невежества старшего лейтенанта. А мать всех матерей нашей доблестной «К-523», замполит Василий Сергеевич, утратив первородный материнский инстинкт, готов был сам прибить нерадивца:
— Мать-перемать, — сказал замполит, который по своему статусу обязан был знать и правильно использовать великий и могучий флотский язык — исключительно для связки слов, особенно когда вместо них были одни междометия да диалектизмы монголо-татарского происхождения. Тоже, наверное, зов генов. Он продолжил: — Ты что, лейтенант, охренел? Если у тебя нет мозгов или они у тебя перетекли в мозжечок, то причем здесь Баграмян? Ведь ты же сдавал зачет по устройству подводной лодки. Кстати, а как ты его сдал, не зная, что на нашей лодке десять отсеков? — и обратился к командиру БЧ-5: — Слушай, Николай Иванович, как такое вообще могло произойти?! Надо вот таким нашим знатокам устроить образцово-показательную пересдачу зачета с пристрастием, чтобы они на пузе десять раз исползали весь корабль!
Так как служебный интерес к воспитанию молодого лейтенанта требовал хирургического вмешательства, взбешенный Семенец настоятельно и многообещающе предложил, обращаясь к неожиданному кандидату на пересдачу зачета по устройству корабля:
— Ко мне зайдете…
И молодому лейтенанту посыпались рекомендации типа:
— Изучай корабль!!!
— Учи матчасть!!!
А особист не ради того, чтобы поддеть главмеха, а исключительно из добрых побуждений, просто так поинтересовался:
— Николай Иванович, это ты так у всех принимать зачет по знанию корабля начнешь?
Кроме этих громов и молний на голову молодого, но вдруг резко повзрослевшего старшего лейтенанта было обрушено еще и собрание офицеров.
А вообще не позавидуешь молодому лейтенанту, у которого так бурно началась карьера всего-то лишь с невинного флотского прикола, которым так порадовал весь экипаж этот «нехороший армянин» со знаменитой и звучной фамилией Баграмян.
А я, например, помню, как меня по молодости, еще курсантом, приглашали на клотик чай попить. Поясню, что клотик — это деревянный выточенный кружок, надеваемый на топ мачты или флагштока для прикрытия торца мачты от влаги. Так вот у меня хватило ума не пойти туда.
«02.03.1979 г., московское время 2100
Охотское море
… быть может, 5, 6, 7, а может быть, и 8-го марта я тебя увижу.
С большим нетерпением жду нашего прибытия. У меня к тебе масса вопросов: как здоровье, как жизнь, что нового из дому (твоего и моего), как с работой (а вдруг устроилась), получила ли ордер на квартиру. Если получила, то переехала ли, что нового в поселке, не замучил ли тебя своим присутствием этот вшивый доктор, как Уласкины, уехали они или нет? И т. д. и т. п.»
Предвкушение скорой встречи. Что может быть более томительным и трудно терпимым? Если ты получаешь «добро на берег», то в ожидании стремительного бега с автобусной остановки к дому или преодоления семи километров пересеченной местности через сопки из-за отсутствия транспорта замирает душа. Когда оно есть, это «добро на берег», разрешение сойти на берег, то душа настолько переполняется этим, что начинает петь, и каждого встречного хочется обнимать. Штатским не понять этого мига счастья, когда есть «добро на берег». И совсем иное — противоположное состояние души, когда нет его, когда являешься к командиру, а в ответ слышишь:
— «Сход на берег» запрещаю!
И тогда ни о каком добре ни говорить, ни думать не хочется. Кроме разочарования, раздражения и злости других чувств просто нет в наличии, душа пустеет, и ты не знаешь, чем себя занять. На службу смотришь как на стакан кипяченого молока в детстве, с отвращением и нелюбовью. Однако, уныло волоча ноги, плетешься на свой опостылевший любимый боевой пост или в нелюдимый угол казармы и начинаешь тихо страдать, пока пустым и бессмысленным взглядом не упрешься в какую-нибудь книжку или не встретишь товарища, которому можно пожаловаться на свою незавидную судьбу и излить накопившиеся в душе излишки «добра». Проходит время и, успокоившись, ты снова начинаешь строить воздушные замки на будущее и мечтать о положительном решении твоего «добра на берег», и тогда огонек надежды начинает снова разгораться в холодных застенках твоей души. Ведь не зря говорят, что надежда умирает последней.
«03.03.1979 г., московское время 0950
Японское море
Думаю, увижу тебя числа седьмого.
Сейчас хоть и приходится спать совсем немного, не более двух часов, но…
Послезавтра будем на месте, никак в это не верится…»
Морская специфика
Специфика службы на подводной лодке порождает и специфику чувств, отношений. Практически во всем — специфику, даже специфику запахов.
Как-то я стал замечать, что Лена, как сыщик Пинкертон, безошибочно определяла, когда я был на корабле, а когда нет — стоило мне вернуться со службы домой. Меня это заинтересовало, и я прямо спросил, как это ей удается. Для приличия помучив меня немного, жена сказала, что все объясняется очень даже просто. Если я был на подводной лодке, то от меня исходил запах резины. Меня это удивило, потому что ни к лодке, ни тем более к себе я не принюхивался. Оказалось, что у подлодки есть свой специфический запах, и он кому-то напоминает резину. Позже и я заметил, что подводная лодка имеет свой спектр запахов. И каков этот букет, я сказать не могу, во всяком случае не одной только резины.
«04.03.1979 г., московское время 0800
Японское море
Скоро будем дома. Завтра должны увидеть небо. Это последняя вахта без дневного света. И уже летает столько разных «уток», что не знаешь, к какой прислушиваться или отдать предпочтение. Думаю, когда будем в Павловске, все решится, все станет известно.
А сейчас снова какая-то апатия, ни до чего нет дела или интереса.
Сегодня снова произошли две неприятности, снова дым и снова провал. Впрочем, в это мало кто вникает, хотя опасность очевидна.
Видите, снова сигнал и предупреждение подводникам: «Моряки, не спите!», «Подводники, не расслабляйтесь!».
… очень беспокоит, как ты там устроилась, да и устроилась ли с жильем, и вообще все, что связано с тобой…»
Это рядовое событие произошло после прихода из автономки, незадолго перед выходом на профотдых, после которого мы всем экипажем ушли в отпуск.
Наш старший помощник командира Алексей Алексеевич Ротач любил семечки. Как-то перед окончанием очередной большой приборки по кораблю он решил проведать замполита, в связи с чем осуществлял переход из третьего отсека в пятый. А чтоб занять руки и мысли, по ходу дела лузгал семечки — негоже командиру такого уровня ничем себя не обременять, даже, когда идешь в гальюн, а тут, можно сказать, политическая акция — поход к заместителю командира по идеологии.
