Тамара Ростовская - Тетрадь из сожженного гетто (Каунасское гетто глазами подростков)
Напряжение перед экзаменами, которые начнутся через неделю. Сейчас учим билеты, пишем одну за другой письменные работы, чтобы получить оценку за триместр. Пишу левой рукой, правую порезала и она болит. Новостей никаких нет. Ждем, что преподнесет нам недалекое будущее. Каунас ждет шагающих из Германии дивизий — гуннов, под ногами которых не растет трава и в домах не остается ни продуктов, ни одежды.
Май 27-е.Завтра первый экзамен.
Июнь 22-е.Печальная годовщина. Лучше и не вспоминать о ней. Завтра последний экзамен. И можно будет спеть: «горькая чаша учений испита до дна». Эти экзамены были сущей мукой. К сожалению, весной не разрешили сдавать вступительные экзамены, и надо будет эту неприятную «ношу» пронести через все лето до самой осени. Кстати, недавно приезжал Виктор, зрелый, возмужавший. Из черт его лица исчезли детские приметы. Он преуспевает. В этом месяце я получила стипендию. Совсем не надеялась, что комсомол окажет мне такую честь. Всего 500 руб. Собираемся вскоре ехать в деревню. В начале июля будем в Утяне. Ох, как надоела уже городская пыль. Хотя атмосфера первых дней мне будет не очень приятной, но наплевать! Новые места, новые приключения. Вперед в деревню. Между прочим, живу у Веры, где мне так же хорошо, как и на улице Донелайчё.
Июнь 30.Все кончилось. Чаша учения испита до дна. Позавчера было торжественное собрание. В экзаменационных оценках у меня лишь две четверки. Получила в подарок 20 тетрадей. Ах, все ерунда, а знаний в голове ни на грош. Эту неделю отдыхаю. На следующей неделе поеду поработать в деревню. «Ora et labora»[73].
Глава 6, 1945 г.
(продолжение)
Тервиджяй. Воскресенье. На дворе дождь. За стеной качают новорожденного. Во дворе пытаются случить быка с коровой. Я уже позавтракала. И что дальше? Дальше можно читать книгу. Итак, я в деревне, в вотчине Брони. Как красиво кругом! Как добра ко мне Казюне, ее мамаша. Только вот работы не дают. Чувствую себя очень хорошо, словно дома у своих. Итак, аукштайтийские блины и полная доза аукштайтийского диалекта. И ничего более. Вчера видела «истребителей»[74]. Настроение скверное.
Июль 17.Иочишкес. Скучно. Ничего не делаю, только глотаю книги. Ленюсь что-либо сочинять, писать. Почти соскучилась по Каунасу. В воскресенье была в Тервиджах и Канюках. Встретила Валю. Сегодня похолодало, поэтому не могу купаться. Так, каждый день купаюсь, собираю ягоды, пью молоко и живу, в общем, великолепно.
Июль 21.И опять Каунас. Увы. Сегодня большой праздник — пять лет со дня образования Советской Литвы. Город ликует. Идут колонны демонстрантов, парад, музыка. Как глупо! Погода посредственная. Вчера было очень жарко. Настроение плохое, хочется опять поменять небосвод. На сей раз, может быть, подольше. Что-то тяжелое, гнетущее ощущается в нашей среде и своим весом давит всех. Хмурые лица, а сердца?..
Что делается в них — неизвестно. Все нахмуренные, на каждом лице видна тень печали которая все увеличивается. Нет нормальной жизни. Повеситься, что ли? Очень сожалею, что так скоро пришлось уехать из деревни. Уже соскучилась по голубоглазому светловолосому Гитису.
Июль 25 (перевод с идиш).Я больше не могу. Хватит! Слишком много страданий. Вчера я встретила Л. Я точно не помню ее фамилию. Она мне сказала: «Твоя мать была в Штутдгофе. Я помню, потом она заболела и…» Она не договорила. Дальше надо самой понять. Она умерла. Я больше не могу переносить страданий, я хочу исчезнуть. Я хочу домой. Моя мать погибла в лагере, моего отца нет. Что я должна делать? Я не хочу жить, как паразит и наблюдать за страданиями другого народа. Хватит! Я больше не могу. Из открытой раны сочится кровь. И я должна все это пережить. О, Боже, откуда взять силы? Надо смотреть и молчать, и ждать. Пока лопнет сердце.
Июль 30Ничего нового. Все такое же серое, дождливое июльское утро, те же серые лица. Мне все уже ясно, до того ясно, что выводов не требуется. Но вдали все еще маячит звезда будущего. Что прошлое? Забудь, оно прошло.
Погрузись, дитя, в освежающие волны настоящего. И ты очнешься. Заживут раны твоего сердца, и успокоится душа. И к чему тебе вся эта искусственность. Не для тебя эти нивы, не для тебя воздух этого небосвода. Твоему сердцу тесно в твердом панцире грудной клетки, оно хотело бы взлететь в широкое пространство. Оно, как птица, безнадежно трепещет и бьется в неволе. Но куда взлетишь, когда кругом только четыре серые стены клетки.
Август 10-е.Приезжал Виктор. Вчера началась война с Японией. Может быть, и его пошлют туда. Ах, уж этот мой пограничник. Броне уехала, и я уже скучаю по ней. Моя чаша переполнилась, и слезы льются каждый вечер. Вчера встретила Гершовича. Он был бригадиром в Ландсбергском лагере. Там работал и погиб дорогой мой папа. Бедный, как он, наверное, страдал — разве для него тяжелая работа, при его возрасте и здоровье! Да, факт подтвердился. Маленькая искорка надежды до сих пор еще тлевшая — погасла. Страница перевернута. К прошлому возврата нет. Надо лишь вооружиться любовью и терпением и прокладывать новую дорогу — в будущее[75].
Сентябрь 4-е.Начался учебный год. Мое большое желание исполнилось — я уже шестиклассница. Экзамены удалось сдать легко, но сейчас по некоторым предметам надо догонять. Так, без особых новостей. Разгромлен последний агрессор. Вчера был подписан акт капитуляции Японии. Недавно праздновали именины Броне, атмосфера была весьма приятной. Я сочинила в ее честь стихотворение, Онуте написала музыку, и получилась своеобразная кантата.
Сегодня предприняла небольшую поездку в Бабтай. Боюсь за Виктора. От него нет никаких вестей.
Сентябрь 7-е.Что слова? Это только пустые ничего не значащие фразы, что толку в них? А жизнь сдавливает клещами грудь и я мечусь, и мечусь, а вырваться не могу. Я хочу начать борьбу, я хочу начать жить, а кругом так пусто и печально. В шкафу кончаются продукты, а в кармане — осенние ветры.
Казалось бы, не мое это дело, но имею ли я право так говорить? Почему я живу за счет чужого труда? Часто у меня возникает отвращение к самой себе — фу, паразит. Не могу далее молчать, надо кричать, звать и как можно громче. Не могу больше страдать. Я уже не малое дитя. О, мать всемогущая, до чего странный мой жизненный путь. В прошлом году еще было другое дело. Но в этом году не может быть никаких сомнений, ты уже окрепла и можешь вступить на путь жизненной борьбы. Но как? Может, лучше скорее умереть? Средь голубого небосвода я опять встречу маму, папу, Рудика. И все они там, и хорошо им там. Наверное, родители смотрят очами звезд и говорят: «О моя дочь, она еще живет на земле и бедствует, а нам здесь хорошо». Ну, и зачем жить, в конце концов? Кому ты приносишь пользу? Ведь никому и не приносишь. Ты не поняла, милое дитя, что эта земля предназначена только борцам, властелинам, но не рабам. А ты ведь кандидат в илоты[76]. Даже своих прав ты не отстояла, а предпочла залезть на чужие плечи. Ты слабый земляной червь тебя растопчет каждый, никто тебя не разглядит. Ты будешь ползать, и пресмыкаться перед каждым, и молить, и умолять, и лизать ноги каждому патрицию. А зачем умолять, скажи, зачем? Ты умоляешь сегодня только лишь затем, чтобы завтра снова умолять. Мимо тебя пронесутся много гордых, высоко поднятых голов, многие пырнут тебя ногой и они будут правы. А самым правым окажется тот, кто тебя растопчет. Но ему отомстит твое дитя — взращенное в твоей утробе, вскормленное тобой, обученное любви к ближнему и уважению к родителям. Оно станет мстить, несмотря на то, что ты ему повторяла и вечно твердила законы: Божий, заповеди Моисея, Аллаха и Магомета… Но в его душе ты посеяла мерзкое семя мести и так, из веков в века. Как глупо устроен мир, как мерзка жизнь. И я, точно этот земляной червь, ползаю здесь под ногами. О выродок, о нищенка, не стыдно ли тебе гадить и пользоваться лишь благами? Не забывай золотого правила жизни — нельзя только брать, надо и давать. Так это.
