Валерий Золотухин - Таганский дневник. Кн. 2
Воскресенье
Пять минут он (Губенко) разговаривал с Венькой об Окуджаве, а я стоял рядом и думал: взглянет или нет. Не взглянул. Он просек, что я иронизирую над ним.
14 марта 1988Понедельник. Испания. Мадрид
Я сказал Алле: «У вас с Николаем мозоли от роли, а у меня их нет. Я всякий раз с какой-то огромной радостью, азартом произношу этот гениальный текст и от него заряжаюсь». Ну, не получилось. Но это не надолго меня огорчает, в другом монологе в другом повороте пушкинского скачка я настигну и свое вдохновение.
На крови двух выдающихся современников Венька строит храм своего общественного значения.
Я сейчас встречусь с Анхелем — какой будет эта встреча? «У нас сегодня борщ. Хорошо, да? У Люды вечером работа, у меня класс… Ну посмотрим».
Волнуюсь ужасно, книжки подписал, пластинки — Володину и свою сказку приготовил — что еще?! Только бы никто не привязался, вроде Ивана, а тут у Щеблыкина[23] какое-то к нему дело о постановке явилось. Так что Дупак, Боровский… Всех, наверное, Анхель будет встречать, вожжаться и пр. Ну, что будет, то и будет.
16 марта 1988Среда, мой день
Маслов Алексей попросил политического убежища. Зашел ночью с девушкой, чего-то собрал, сказал Щеблыкину: «Жди, я скоро вернусь» — и шагнул в полицейский участок. В 8 утра газета уже сообщила о свершившемся, указав при этом на причастность его парижских друзей. Анхель рассказывал, как и почему Андрей Тарковский ненавидел Кончаловского, как две недели жил у Анхеля и они спали на одной тахте, как по первому звонку Андрея приезжала Терехова — «она очень хорошая», Рита… она успокаивала его. Как Андрей приехал к нему окровавленный — жена Лариса ударила его канделябром по голове… Говорили о том, сколь много в «Рублеве» христианского невежества и православной путаницы, незнания, неграмотности.
Теперь я смотрю корриду — сколько же они быков убивают, куда мясо девают?
А что с Масловым? Действительно, где он? Из комиссариата он ушел, не оставив никакого документа. Звонила его мать — он не собирался оставаться, взял одни трусы, не взял смены, сказал: «через неделю вернусь». У него больные почки, отец полковник и два брата — близнецы. Закомплексованный, он перенес сложную трепанацию черепа, отчего волосы перестали расти совсем.
Сегодня день рождения Шацкой — 48 лет.
17 марта 1988А число мое…
Прилетает Любимов. Его «прибег» как-то клином вышиб «отбег» Маслова.
Теперь жду Люду, чтоб бежать по магазинам. Так я и не посмотрю Испанию, просижу опять в номере за дневником, перебирая наши даты. Почему-то подумал: а не повлияет ли Маслов на мое переиздание? То, что он театру сильно навредил, это ясно, долго пускать не будут, а мы уж губы раскатали — Лондон, Греция, Канада…
Думал — попишу в Мадриде повесть. В общем, и пишу ее. Все беспокоятся за Славину, как она поведет себя, увидев Любимова. Женщина она у нас психованная — кинется со сцены на грудь и всю малину испортит. Как поведут себя журналисты, в конце концов, как мы себя поведем, и главное — шеф и Катя. День сегодня ответственный, но число 17 — число мое, и да сохранит меня Иисус Христос от зависти, злости и лукавого.
20 марта 1988Воскресенье
Вчера были беседа Любимова с труппой и репетиция. Кажется, отошел шеф — разговорился со мной и Кузькина вспоминал. Спектакль прошел хорошо, шеф выходил в конце на сцену, вызывал Губенко, Боровского, Буцко[24]. После спектакля — семейный снимок. Любопытно, как отнесется советская действительность к факту присутствия Любимова и такой любви к нему со стороны труппы.
С Анхелем неважно как-то все получается, у него ориентация на начальников наших, у жены — на подруг, и я остался в одиночестве. Потом, конечно, Смехов включился, и мне горько, что Анхель не знает моей беды и наших отношений. Он тоже попал под обаяние прошлой Таганки и всех помирить хочет. А так не выйдет, ведь будет Москва и будут разговоры.
21 марта 1988Понедельник
Так и не удалось с Любимовым поговорить, но у него и не было желания со мной беседовать о жизни. Он, да и я, понимаем сложность и не шибкую приятность такого разговора — вот она и вылилась в последней реплике.
А до того он говорил:
— Для того чтобы режиссеру на Западе выжить, нужно ставить как минимум 5 спектаклей в год… Надо много работать, здесь я научился работать по-другому… поэтому я выжил… Правда, и на Таганке «Мастер» сделан за 45 репетиций. Но была подготовлена вся техника — ходил занавес, отлажена была кран-балка… Театр в мире в плачевном состоянии. В Америке, например, театра нет и нужды в нем нет. Они могут взять любой шедевр, записанный на видео, и прокрутить у себя дома…
Все время хотелось спросить: «А зачем вы тут «выживаете», а не живете дома, где есть и театр, и нужда в нем, да и с голоду не помрете. Ну, не будет «мерседеса», хотя почему!»
«Советский режиссер хочет вернуться в СССР» — с таким подзаголовком вышли газеты, и как — этому я свидетель — окрысилась Катерина: схватила газету, стала выговаривать Юрию:
— Они всегда были б…!
— Ну что ты хочешь от прессы… во всем мире она такая, лишь бы платили.
Шеф мне на программке написал: «Валерий. Побойся Бога!»
Боже мой! Какая безгрешность! Он думает, раз поселился в Иерусалиме, значит, с Богом по корешам. Ни тени сожаления, ни намека на раскаяние или чувство вины… Опять кругом прав, остальные все дерьмо. Откуда-то выдумал чудовищную историю, как выкидывали чиновники «Дубинушку». Кому он это говорит, кому лапшу вешает, мудрости в нем не прибавилось, хотя часто говорит о возрасте и библейские мотивы вплетает в речь.
Шеф вышибает, на мой взгляд, землю из-под ног у Николая, говоря: «Я вообще не представляю, как можно играть такую роль и одновременно режиссировать, — это невозможно». Понимаю — к тому, чтобы Николай сделал все возможное для его 10-дневного приезда в мае на выпуск «Бориса».
26 марта 1988Суббота
Глаголин:
— По-моему, Филатов и Смехов перебирают…
Губенко:
— А Золотухин недобирает…
Без перехода, так просто… оппозиция на оппозицию, «ты сам дурак». Какое-то нехорошее чувство закрадывается у меня к Николаю, а так как это флюидно, значит, и у него ко мне. Что за причина породила это? Ну не пьянство же толедское — спектакль-то был сыгран, а по части Ивана даже лучше как будто, Любимов говорил.
Может быть, самое потрясающее впечатление от Любимова — это когда он лег на пол между креслами в театре на Машкин плащ и стал ей показывать упражнения от радикулита — ноги тянет, задирает ножницами вверх в стороны, бедрами вращает, животом крутит — великолепная форма. За ради показухи это ведь не сделаешь, не хватит ни сил, ни возможностей. Легок, спортивен, весел в 70 лет, что и хотел доказать. И доказал.
