Маргарита Имшенецкая - Забытая сказка
— А знаешь, Татьяна Владимировна, — сказал Иван Иванович, он всем говорил «ты», — как я приметил, шибко ты до природы охоча, да и видать, что любишь, а ведь настоящего Урала-то ты так и не видала.
— Как не видала? А прииски! — воскликнула я.
— Прииски — лес да лес, ну попадаются речушки, да больше болотины, да валежник, а из-за леса-то ничего и не видать, а он, вишь, тут на сотни верст тянется. А ты вот оставайся-ка еще на день, так я тебе покажу Урал, а ты, Дарья Ивановна, заготовь корзиночку с провизией. Завтра мы чуть свет выедем. Остаешься? — обратился он ко мне.
— Остаюсь! — чуть не с вызовом бросила я ему. Рано утром солнышко еще только просыпалось.
Я, Иван Иванович и Дарья Ивановна на паре добрых коней, в уральском коробке, на сене, как в люльке, быстро ехали по Сибирскому тракту. То, что развертывалось перед глазами, было ново, невиданно, неизъяснимо, увлекательно. Тракт был широк, шел лесом, слева стена хвойных лесов, местами вперемежку с лиственными, а справа лес чередовался с обрывами, озерами. Все время шел подъем. Наконец мы взобрались на очень высокую гору. Иван Иванович остановил лошадей.
— Вот, гляди… Вишь, что в левом углу горы, отсюда верст десять будут, вот в тот-то угол мы и поедем. Ну что, похоже на прииска, аль есть разница? — торжествующе спросил он.
Выражение моего лица было ему ответом. Мои губы шептали:
— Господи, Господи, как красиво, как непостижимо красиво!
Я впервые видела восход солнца в горах. Нет слов, нет красок, чтобы сочетать и описать ту ширь, которую охватывали глаза на десятки верст и больше. Купы деревьев, как пятна. Темная хвоя и ярко-зеленые лиственные, зеркалами блестели разбросанные озера, а вдали синели горы. Под ногами у нас было то самое огромное озеро, которое мы огибали в начале пути, и оно то приближалось, то исчезало за поворотами или поблескивало через просеки леса. Попадались и страннички боковыми дорожками, ими же проторенными, с посохами, с котомочками шествующие. Всколыхнулось сердце. «Карповна, милая, родная, все, о чем рассказывала, я наяву увидела». Остановились мы.
— Куда идете?
— К Сергию, к Троице, — был ответ. Дала я им денег.
— Это на нужды ваши, на свечки, куда хотите! Мы порядочно отъехали, а они все еще стояли, крестились и кланялись. Ведь это наша сермяжная Русь. Стало как-то тепло, радостно на душе от этой встречи. Проехав еще пять верст, мы свернули вправо от тракта и очутилась на узкой лесной дорожке, заросшей травой, она имела вид малоезженой, и лес был так густ и высок, что после ярко освещенного тракта, здесь были сумерки, как на приисках, подумала я.
— Скоро приедем, — сказал Иван Иванович утешающе. Не проехав и версты, въехали на ярко освещенную поляну, переехали две неглубокие речушки, от которых я пришла в восторг, уж очень они были живописны, а через три поворота, через молодой лесок, растущий от пней, очутились как-то сразу у гор и у полотна железной дороги. Иван Иванович остановился и сказал:
— Под горой дом, вишь, так это последний полустанок перед нашим городом.
Мы переехали полотно железной дороги и опять остановились:
— А это, — он указал на огромную поляну, — моего деверя земля начиняется. Вишь, весь лес вы рубил, прокорчевать бы, да клевер посеять, два десятка коров с этой поляны зиму прокормишь.
Наконец въехали в березовую рощу и очутились у самых гор. Ухо поймало журчание воды. Еще поворот, и мы на берегу речки, шириною с полторы сажени. Тут уж речка не журчала, а разговаривала довольно громко с мешающими ей на ее пути валунами-порогами.
Письмо десятое
Последняя весна в Москве
Все неожиданное и случайное всегда имеет продолжение, а я хочу Вам рассказать о двух случаях из книги моей жизни, где продолжение было вырвано и утеряно. Так же, как из книги, которую Вы читаете, был бы вырван, потерян лист или два на самом интересном месте. О! Как много, много прошло времени с тех пор, и лицо жизни также много-много раз меняло свое ласково-приветливое выражение и не улыбалось так, как тогда, по весне-молодости на двадцать четвертом году жизни.
Вы можете поставить мне на вид, что я несерьезна и пишу о глупостях. О колдовстве весны, о коврах лютиков в моем лесу, о том, что лучшие духи — это аромат просыпающегося леса, после зимней спячки, о том, что солнечный день в лесу, в парке, в саду дарит вечную картину красоты теней, света и красок. А вот лунной ночью в лесу зимой и летом одинаково. Вы там не один. Ночью и леший разгуливает, перебегает, прячется за толстой сосной, только по его космам, по тени знаешь, за какое дерево он спрятался. Няня Карповна заверяла, что ежели креста на шее нет, быть тому удушенному, а ежели Вы совсем один на один с лешим очутитесь, то обязательно начните либо свистеть, либо петь, тогда не так страшно. Ну, довольно о сказочном, опять весна, молодость и могучая власть жизни широко распахнулись перед свободолюбивой Таней.
Как хорошо на солнышке в этот весенний теплый день! Вы только вдохните этот чудесный ароматный воздух волшебницы-весны. А соловей весной «певец любовных чар, певец тоски сердечной», да и травка, и земля. А аллеи распустившейся сирени! Да все, все после зимы вновь воскресло и как-то властно увлекает, околдовывает, как будто и сам другой, и в тебе потянулось, просится наружу вновь новое, пьянящее, молодое.
Ну разве можно сидеть дома в такой день? Все дела побоку. Все рамки обязательств дня сломать и выскочить на свободу. Сколько мне лет? А не все ли равно, сколько. Не знаю, как у кого, а у меня весной до сего времени душа молодеет, хотя годков уже порядочно. Никто так не чувствует весны, как мы, северяне. Вместе с природой обновляешься, и все твои душевные морозы, вьюги оттаивают на солнышке мечты-весны.
Сейчас я живу в большом южном городе и, хотя весну больше ощущаешь по календарю, а газолин автомобилей убивает свежесть весеннего ветерка, но зато память многих весен свежа. Об одной из них я хочу Вам рассказать.
Итак, сегодня все дела побоку. Урок музыки в половине первого отменить по телефону и врать нечего, не приду и только. В два тридцать портниха — отставить. В пять часов спевка у нашего регента в ближайшей церкви, где я очень люблю петь по субботам и под большие праздники, вот это уже сложнее. Сейчас десять часов, и до пяти времени много, и все-таки обязательство будет тебя зудить: «Как бы не забыть, как бы не опоздать». Нет, нет, и от этого надо отделаться, а то будет, как долго неотвеченное письмо, маячить перед тобою целый день. Хочу быть сегодня свободной, абсолютно свободной, ни тени забот, ни тени обязательств.
