Маргарита Имшенецкая - Забытая сказка
Обзор книги Маргарита Имшенецкая - Забытая сказка
М. В. Имшенецкая
Забытая сказка
Маргарита Викторовна Имшенецкая
(1883–1972)
От автора
Моя книга может показаться сентиментально-наивной, не соответствующей требованию времени и теперешних настроений. Но она — ни что иное как некий сколок мирной жизни благоденствующей страны. Это жизнь одной из тысячи семей, тех давно ушедших «дворянских гнезд», в моей дорогой «Боярыне России», которой больше нет. Души людей искалечены. Они русские — и не русские. Для меня это новая заграница.
Рассеянная по свету русская миллионная эмиграция стареет, вымирает… А молодое поколение, воспитанное в Америке, Франции, Бельгии и по всем частям света разбросанное, по высшим ли соображениям их родителей (или кого?), за весьма малым исключением, совсем не говорят по-русски и не знают своей Православной веры. Как родители, так и дети совершенно не интересуются ни прошлым, ни настоящим, ни будущим России.
Грустно, словно присутствуешь при погребении всего национального и наблюдаешь, как тяжелая дверь захлопывается за Святой Русью, отходящей в вечность.
А кто может сказать, какова будет новая эпоха, которая идет, наступает не только для России, но и для всего человечества? Кто? Кто знает?
Письмо первое
Нянины сказки. «Дурка»
Друг мой! Вы дали мне интересную идею, скорее, задачу, пересмотреть себя, перелистать пожелтевшие листики прошлого и вновь встретиться со всеми, кто оставил неизгладимый след на моем жизненном пути.
Да не покажется Вам скучным, если начну с младенчества, с момента сознательного восприятия событий и всего окружающего. Не было ничего особенно яркого в моем детстве, все же некоторые эпизоды живы в моей памяти и ближе познакомят Вас со мной, да и Вам напомнят Ваши.
* * *Помню себя отчетливо и ясно с четырех лет. Помню мою большую комнату во втором этаже нашего уютного особняка в большом губернском городе, в средней полосе России. Помню маленькие стулья, креслица, столик, маленький гардероб, комодик и две всегда белые-белые кровати: моя — маленькая, большая — няни Карповны.
И прожила я в этой комнате до двадцати двух лет. Менялись обои. Менялась мебель. Стриженые волосы ребенка выросли в толстую косу. Коса сменилась пышной прической. Потехи детства, весну юности, девичьи грезы, радость и острое горе и по сию пору хранит в моей памяти эта чудесная комната с большими окнами в сад.
А еще помню до мелочей мою няню Карповну. Помню ее блестящие глаза, подвижное лицо и волшебный голос талантливого актера-рассказчика, который уводил меня в мир феерических, грандиозных постановок, поражал богатством фабулы и не скупился на количество действующих лиц.
Она первая открыла мне уголок, если можно так выразиться, уголок, где живет в нас творчество, искусство создавать и воспринимать. Няня Карповна осталась, врезалась в память и стоит до сих пор передо мною, как живая. Она была грамотна, но никогда ничего не читала мне по книжке. Прочтет, бывало, про себя — и ну рассказывать.
Когда мне было пять лет, и я уже хорошо сама читала, то, прочитав «Красную Шапочку», я не нашла в ней двух услужливых белочек, которые несли корзинку Красной Шапочки, в то время, когда она собирала цветы для бабушки. Не было и лисички-сестрички, которая, после разных ухищрений, выманила у Красной Шапочки яблочко. Не пересек дорожку деловито и косолапый Мишка, не прибежали еж с крысятами собирать все рассыпавшееся из опрокинутой корзины испугавшейся медведя Красной Шапочки и т. д. Книжка показалась тощей, не пол ной, словно половина страниц вырвана.
Большинство сказок няни Карповны в книжках не было, а те, которые были, то только что-то напоминали. Чего бы ни коснулась моя талантливая рассказчица, она мастерски рисовала ребенку происходящее и властно вела за собой. У нее не было мертвых слов. Все ярко жило, казалось действительностью. Она заставляла Вас участвовать, присутствовать и переживать.
Вот, например, ее описание в сказке «Иван Царевич и Серый Волк» бури, которой в книжке нет. «И послал злой колдун вдогонку беглецам бурю. Бежит, торопится первый гонец, небольшой ветерок, листики собирает, вперед себя посылает. Второй, посильнее, в кучки, в столбики, а третий, самый свирепый, как свистнет, как завоет, да все листики с пылью, с сосновыми иголочками кверху воронкой по всему лесу распушит, закрутит завирухою, ну и пошла потеха. Тоненькие березки, молодяжник, к земле клонятся, листики трепещут, обрываются, от родимого деревца уносятся.
Осина стонет, поскрипывает, ей всегда тяжко — Иудой опоганена. Загудели, зашумели сосны старые. Травушка низко ковром стелется. И завыло лесное зверье, заметалося, берлог своих найти не могут. Кружатся, мечутся пичуги большие и малые, растеряли свои гнездышки. Обломали крылышки, замертво на землю падают, около деток, насмерть разбившихся. А ветер шнырит, подхлестывает, во все щелочки залезает, сосновые шапки друг о друга стукает. По лесу гул идет, а нечисть хохочет, улюлюкает. Раскололась старая сосна, преградила путь. Замертво пал конь, царевна на земле очутилась…» и т. д. Любила Карповна трагические места, рискованные положения, безвыходность.
Еще расскажу Вам одну сказку, последнюю, мою любимую, про Заморскую Царевну, писаную красавицу, которую выкрал из-под самого венца с Иваном Царевичем Змей Горыныч и умчал ее в свой замок, в дремучий лес, и не было к нему ни дорожки, ни тропиночки.
У Карповны, бывало, что и Злой Колдун или какое-нибудь чудовище вдруг проникалось нежным чувством, могло любить, могло страдать, так и тут. «Часами стоял Змей Горыныч за деревом, любовался Заморской Царевной, показаться не смел, своим видом испугать боялся. Но, ни волшебный сад с фруктами заморскими, с цветами диковинными, птицами певчими, ни два лебедя, что в золотой лодочке Заморскую Царевну по зеркальному голубому озеру катали, ни ларчик с каменьями самоцветными, не тешили, не занимали красавицу. Слезинки на длинных ресницах повисали, не просыхали. Страдал и Змей Горыныч по-своему, по-звериному: потрясал леса и горы, из пасти — дым, огонь и сера горючая, солнышко закрывали, белый день в ночь обращали» и т. д.
Сказка была длинная. Но дело было в том, что Карповна иногда вдруг неожиданно переделывала конец или вводила что-либо новое. Ей не раз хотелось обратить Змей Горыныча в добра молодца и женить его на Заморской Царевне, чему я противилась до слез, требовала верности и любви к Ивану Царевичу. И каждый раз у меня сильно билось сердце, когда в последней схватке соперников Иван Царевич повисал на тонком бревнышке над пропастью, в которую уронил ковер-самолет. «Гнется бревнышко, потрескивает, вот-вот обломится, на одной руке повис Иван Царевич, а другой силится из-за пазухи шапку-невидимку достать…»
