Георгий Косарев - Сердце прощает
- Да, все это верно, - задумчиво сказал Васильев, выходя из-за стола, - только не на каждого из прежних фронтовиков можно положиться. Кое-кто уже пригрелся на теплых квартирах, забыл о своем воинском долге, тем более что война отодвинулась далеко на восток. - Васильев прошелся по избе, постоял у порога, будто прислушиваясь к завыванию метели, затем, вернувшись, продолжал: - Ваша молодежь отряду будет нужна не меньше, чем обстрелянные бойцы. Она знает местные условия, а это крайне важно.
Виктор тоже вышел из-за стола, помешал кочергой в печке, подбросил несколько поленьев и как бы между прочим сказал:
- Молодежь такая есть, и драться она готова.
Васильев одобрительно кивнул.
Поздно вечером Васильев вместе с Ереминым покинули дом Хромовых.
Глава десятая
В полицейском участке было шумно и дымно. В коридоре толпились люди. Они о чем-то спорили, галдели. На их лица падал желтый тусклый свет керосинового фонаря, повешенного над дверью.
Виктор подошел к старосте. Тот оторвался от бумаг, поднял голову.
- Вы меня звали, Яков Ефимович? - сдвигая шапку на затылок, спросил юноша.
- А ты что, испужался? - староста кольнул взглядом своих маленьких цепких глаз. - Есть дело, вот и вызвал. Не нравится, что ли?
- Да нет, я ничего. Какое дело-то?
- По наряду коменданта нужно перебросить сено на железнодорожную станцию. Ясно? - Буробин сдвинул к переносью кустики бровей. - Назначаю тебя старшим. Которые в коридоре толпятся бабы - будут с тобой, у тебя в подчинении. Доволен, а? А кто станет хорохориться - дашь знать. Лошадей зря не гони, поберегай.
- Яков Ефимович, молод я другими-то распоряжаться, неопытен, нарочито пробурчал Виктор.
- Не возражать! Я сказал - значит, все... Вон какой ведь вымахал, добавил староста строго.
Виктор принял предписание, в котором среди отпечатанного на машинке немецкого и русского текста были вписаны жирными буквами его фамилия и имя, и вышел из участка.
Перевозка сена оказалась как нельзя кстати для того дела, которое готовили Васильев и Еремин.
...Однажды, после очередной ездки Виктор остановил лошадь в условленном месте в селе Кривичи. Обоз укатил вперед. Было безлюдно. На избы, утопавшие в снегу, спускалась морозная мгла. Юноша слез с передка саней, подтянул чересседельник и, взбив охапку сена, взялся за вожжи. Лошадь, сдернув с места сани, сразу же затрусила по наезженной дороге, быстро продвигаясь к вышедшему из переулка старику с вязанкой хвороста.
- Эй, дед, оглох, что ли? - крикнул ему Виктор. - Ну-ка с дороги.
Старик поспешно сошел с колеи и, пропуская лошадь, снял шапку.
- Сынок, - просяще сказал он, - сделай милость, подбрось в конец улицы, совсем ноги не идут.
- Не идут, так на печи сидеть надо, - строго сказал Виктор. - Ладно уж, - мягче добавил он и придержал норовистую лошадь. - Садись, так и быть подвезу.
Быстро проехали улицу. На краю села старик сполз с саней, поклонился юноше и, взвалив хворост на плечи, кряхтя, пошел прочь от дороги.
Виктор присвистнул, взмахнул концом вожжей и пустил лошадь вслед за ушедшим обозом, подталкивая в сене ближе к передку увесистый пакет, завернутый в мешковину.
Густые хлопья падавшего снега образовали сплошную белую пелену. Она стирала границу между небом и землей. Идти по снежной целине было трудно. И группа шла след в след. Впереди была Люба, за ней Васильев, несколько поодаль Борис Простудин, замыкал Горбунов. Временами Люба останавливалась, оглядывалась на командира. В лесу стояла тишина. Однако скоро она была нарушена прогромыхавшим поездом. Васильев посмотрел на часы. "Время удачное, - подумал он, - дневной осмотр закончен, ночной будет не раньше, чем через пять часов".
Дождавшись Простудина и Горбунова, он еще раз напомнил порядок отхода и встречи с Виктором, который должен ждать их на санях в лесу. Потом, смерив одобрительным взглядом Горбунова, скомандовал:
- Заступай, Сергей, на пост.
- Есть, - ответил Горбунов и, чуть сутулясь по своей привычке, направился к старой развесистой ели. Борис Простудин пошел в противоположную сторону. Они должны были охранять Васильева с боков.
- Теперь приступим к главному, - сказал Васильев, улыбнулся Любе и тронулся к железнодорожному полотну.
Люба осталась на месте.
Васильев преодолел высокий откос. Полотно дороги было скрыто снегом. Он лежал выше рельсов, и казалось, здесь была обычная санная дорога с двумя темными колеями, чуть припорошенными свежим снегом. Присев на корточки, Васильев прислушался, затем быстро нащупал выемку между шпалами и прихваченным с собой небольшим ломиком принялся расчищать под рельсом мелкую смерзшуюся гальку. Работал проворно и уверенно, без особой опаски: верил в бдительность охранявших его товарищей. Через несколько минут гнездо для заряда было подготовлено. Он достал из мешка мину и приладил в заготовленное ложе. Поставив взрыватель, Васильев еще раз осмотрел мину со всех сторон, затем осторожно засыпал ее песком и галькой. Теперь перед ним было лишь желтое пятно от песка. Он закидал его свежим снегом, и все по-прежнему забелело в вечернем полумраке. Сбегая вниз по склону, Васильев подумал: "Минут через двадцать состав должен проследовать на восток... С чем он будет? С танками? С пехотой?.."
Люба, покусывая от волнения губы, бросилась ему навстречу.
- Все в порядке, Кузьма Иванович?
- Скорей, - ответил Васильев. - Всем отходить.
У лесной дороги, где стояли сани Виктора, Васильев остановился.
- Ну, ребята, теперь без меня добирайтесь. До встречи...
Уже не было видно саней, и легкая поземка заносила их след. Медленно тянулись минуты. Но вот наконец послышался хриплый паровозный гудок, и лесная тишина стала наполняться железным стуком колес. Васильев притаил дыхание. Ему показалось, что поезд проскочил мину, но лес огласился раскатистым взрывом, и под глубоким снегом вздрогнула земля. В зареве взрыва, меж деревьев, Васильев ясно различил темные цистерны. Они, будто неполновесные, игрушечные, в какой-то неопределенной последовательности неуклюже кувыркались под откос, воспламенялись, озаряя мутную белую пелену снегопада ярким оранжевым светом.
* * *
Тонкие струйки снеговой воды торопливо сбегали с крыш на слежавшиеся сугробы, извилистыми ручейками пробивали себе дорогу в низины. Из побуревшего леса все сильнее веяло запахом сосны, горечью осин, прелью прошлогодних трав.
После мощных зимних ударов Красной Армии под Москвой, принудивших врага попятиться назад, повсюду в глубоком немецком тылу с еще большим размахом начало нарастать сопротивление оккупантам, стали возникать вооруженные партизанские группы и отряды.
