Виталий Радченко - Байки деда Игната
А обзор с того сооружения был чудный — впереди простирались поля, поля, с курганами«могилами», а с другого бока — плавни, заросшие камышом, рогозом, кугой…
Батько Касьян поднимался на свой «бикет» с малым самоваром и обозревая округу, гонял чаи на свежем воздухе. Благодать…
Может, в этом и была школа. И умным, и не очень.
БАЙКА ШЕСТНАДЦАТАЯ,
«дюже сумнительна» — про странствие батьки Касьяна в Святую землю и про то, что с тем было связано
Ближе к старости батько Касьян подружился со станичным попом — отцом Димитрием и часто с ним чаевничал, а по праздникам, бывало, и бражничал, баловался скромной трапезой, как говаривал тот священник, укрепляя дух и грешную плоть… «Батько Мытро», как его именовали станичники, был из себя мужчина видный, — рослый, плечистый, с могучими руками и дремучими патлами.
— Священник обязан быть статным, — подчеркивал дед Игнат, — без стати и конь — корова, и казак — рохля… А тем более — поп! Вин же, як це кажуть: олицетворяе! И не шо ныбудь, а образ и подобие! «Батько Мытро» был казацкого роду-племени, и «як людына грешна», любил охоту. Правда, однажды вместо зайца застрелил бродячего кота, «хай ему грэц!», чем ввел в зубоскальство весь свой приход. Однако прихожане забыли ему скоро то прегрешение, потому что любили своего «батьку-попа», охотно отпускавшего им грехи не только по долгу пастырской службы, но и по доброте своей и мудрости. Был он весьма начитан в святом писании, и с ним было интересно «побалакать» не только про наше «житьтя», но про что-нибудь божественное, а то и вовсе заумное, потустороннее. Скорее всего, именно под влиянием батьки Мытра наш Касьян и решился на поездку в Святые места и к самому Гробу Господню.
А тут еще подвернулся Касьяну один зажиточный болгарин-огородник, у которого он изредка покупал на катеринодарском базаре семена и рассаду, а больше «балакал-калякал» про дела огородные и житейские. Разговорившись как-то с болгарином, наш Касьян проведал, что тот собирается отправиться в Святую Землю, да хотел бы иметь напарника, хоть чуть-чуть ему знакомого. Не задумываясь, Касьян предложил себя, болгарин согласился, и обещал выправить все волокитные бумаги, что и сделал наилучшим образом. Переговорив с кем надо, записал напарника Касьяна куда полагается, и в следующий его приезд в город сообщил, что с собой брать, когда и откуда отправляться.
С болгарином Касьян совсем сошелся после того, как у того, раззявы, украли оклунок с харчами и они ели Касьяновы станичные припасы-подорожники. Народу на пароходе было много, но сдается, что оклунок стянул кто-то из матросов, «хай ему икнется!». Не может же отправляющийся к Гробу Господнему и целыми днями молящийся паломник пойти на такой грех — обездолить своего же брата-паломника. Хотя, оно как рассуждать: ведь если не согрешишь, то не покаешься, а не покаешься — Царствия Небесного будешь лишен напрочь. Всяко могло быть, тут уж воля Божья. И как говорят, не зевай, Хома, на то — ярмарка…
С болгарином батько Касьян потом крепко знался, встречался с ним не только на катеринодарском рынке, но и посещал его хутор где-то под Анапой. Болгарин теперь ему семена так давал, приговаривая:
— Касьян, мы с тобой як два брата. Ты меня от голодухи выкормил, и я тэбэ забыт нэ будэ…
Но это дела больше «огородные», а не «горние»…
Про свое паломничество в «Святу землю» батько Касьян старался подробно не рассказывать. «Ну був, тай був… Помолился… Свечку запалил на Христовой могиле…». Отец Димитрий посоветовал ему «языка пидризать и не смущать людей», да и сам Касьян к тем воспоминаниям относился задумчиво и неуверенно, как будто бы он и не был живовидцем того, что есть на той Святой земле.
Но кое про что он все же проболтался, особенно в первые дни после своего возвращения. Да и потом, нет-нет, да забывшись, выдавал какую-нибудь подробность из святоземельской жизни. Шила в мешке не утаишь, правду от людей не схоронишь… Так что домашние в основном знали о его приключениях-злоключениях.
Дело было в том, что Касьян не обрел ожидаемой благодати или душевного просветления. Батько Касьян ждал чуда, пусть небольшого, «малэсэнького», но его не оказалось. И он, судя по всему, жалел об этом всю оставшуюся жизнь. Почти все виденное им в том путешествии оказалось обыденным, простым, порой даже слишком скромным, приземленным…
— Все, шо прописано в Святом писании, — говаривал Касьян, — все там есть, це правда… — И помявшись, махал рукой: Но оно зовсим не таке, як малюють, или як мы про то думаем!
— Чого там богато, так всяких храмов, — говорил он и качал головой. — Куда не глянь, все церкви, церкви, храмы, соборы, часовни. Велики церквы, малы часовни… Куды не плюнь, прости Господи, скризь Божья хата! А може, краще було б, як бы одну храмину спроворилы, но чтоб — ну, не до самого неба, а блызь того! И было бы добре, — мечтал он, — в такой бесконечно высокой храмине — да лестницу («драбыну») от яруса к ярусу, и чтобы так вот за облака, «за зиркы» (за звезды), далеко-далеко ввысь, «до самого-самого», а может, еще выше… До неба не нужно, того Бог не допустил бы, как в Вавилоне, а то будет наказание и поношение человеков… А куда-то туда, откуда, может, одинаково и до земли и до неба, ибо там, скорее всего, и есть что-то такое, чистое, справедливое, близкое к совершенству и равенству…
Купались паломники в самой Иордани, да только речка та была «не ширше нашего ерика, ричка, як ричка!»… Море Галилейское — «зовсим не море, а так… Ну, хай, велика плавня! С одного боку в ту плавню Иордань влывается, с другого — вылывается… дуже текуча та Иордань, так наша Кубань — ого-го яка текуча!». По морю же тому, говорят, Христос ходил, «яко по суху», и то — знатное чудо, «та только давно це було… дуже давно…».
Сама Христова могила, по его словам, оказалась «невеликим закутком, обнесенным каменьями», а в том закутке — «дырка»… Не понравился ему и каменный «пуп земли», который паломникам всерьез показывали в Иерусалиме. «Отож, як есть пуп, — рассуждал Касьян, — значить здесь тут поблизости и все остальное, шо непотребно…».
Святая Земля представлялась Касьяну земным подобием рая, увидел же он гористую полупустыню, пески, колючие бурьяны. По слухам, на Святой Земле родилось жито, высотой в сажени полторы-две, с зерном, как лесной орех, а то и более того. Касьян в тайне лелеял надежду не только увидеть то чудо-жито, но и прихватить с собой «жменьку» его зерен на развод. И уже представлял себе, как колышутся под ласковым кубанским ветерком святоземельские колосья. Сначала небольшая грядка, а потом и нива, где-нибудь вдоль Ангелинского ерика… Но о таком жите в Святой Земле никто ничего не знал.
