Коко Шанель. Я сама — мода - Марли Мишель

— Так значит, вы уже говорили обо мне с мадам Стравинской? — пробормотала она наконец.

— Разумеется. С кем еще, кроме жены, мне обсуждать такую важную вещь, как мою любовь к вам?

За свою жизнь Габриэль повидала разных мужчин. Нищих мужланов, как ее отец, скучающих офицеров, как ее первые ухажеры, элегантных джентльменов, как Бой. Швейная мастерская, в которой она еще почти девочкой чинила и латала брюки, помимо шитья научила ее правильному обхождению с мужчинами. Так что позже ей, певице дешевого кафешантана, было легче держать на расстоянии назойливых кавалеров, чем петь популярные шлягеры. Сейчас она была зрелой женщиной, слишком взрослой для влюбленных юношей и слишком умной и уверенной в себе для навязчивых неверных мужей. Однако смелость, с которой Стравинский пытался ее завоевать, была ей незнакома — такое она видела впервые. До ее сознания вдруг дошло, что ей признается в любви великий музыкант. Чувство гордости наполнило ее душу — он говорит, что любит ее. Но что-то в ее голове противилось всему происходящему. Он явно не до конца понимал свои чувства к ней, путая благодарность с любовью, а любовь с восхищением. Это не более чем недоразумение, которое, очевидно, связано с его культурой. Так что не стоит ей тешить свое тщеславие, это ни к чему.

Некоторое время она молча смотрела ему в глаза, сначала неуверенно, затем так же упрямо, как и он. Наконец твердо сказала:

— Я всегда буду рада быть вашим другом, месье Стравинский. Вы мой гость и поэтому занимаете особое место в моей жизни. Нельзя, чтобы такое непостоянное чувство, как любовь, разрушило нашу дружбу.

Он попытался возразить, но Габриэль жестом велела ему молчать.

— Я полагаю, вы пришли, чтобы исполнить мне что-нибудь из ваших великолепных произведений? Мне трудно представить себе, что у вашего визита может быть какая-то иная причина, месье Стравинский. — Говоря это, она показала рукой в сторону рояля. Ее глаза сверкали, как черные бриллианты. — Вам не кажется, что лучше оставить все как есть?

Он едва заметно покачал головой, а может быть, ей только показалось.

— Да, мадемуазель Шанель, я должен сыграть вам свой последний вариант «Весны священной». Я изменил несколько секвенций. — Он улыбнулся ей, вежливо, с легкой надменностью гения. — На меня повлияла атмосфера вашего дома — и вы сами, разумеется…

— Я вам не верю, — ответила Габриэль, — но буду считать это большим комплиментом.

— Послушайте.

Размашистым движением он сел за рояль, и в следующее мгновение люкс отеля «Ритц» наполнился музыкой, куда более мощной, чувственной и волнующей, чем та, что она слышала в балете. Габриэль поддалась своему инстинкту — вместо того чтобы сесть на диван в глубине комнаты, она, наоборот, подошла ближе.

Она смотрела на своего гостя и думала, что рояль — идеальный реквизит для любого мужчины. Музыка делает красивым даже самого непривлекательного. Особенно если он играет только для одной женщины. И если пальцы этого мужчины превращают им же написанные ноты в звуки… Потрясающе. Вдохновение, могущество и ранимость. Сила его музыки мощным потоком обрушилась на нее откуда-то из глубины музыкального инструмента. Совсем не так, когда слушаешь, как кто-то исполняет произведение, написанное другим. И хотя Габриэль уже не первый раз видела Стравинского за роялем, именно в этот момент ее охватил настоящий восторг. Она вдруг почувствовала удивительную близость, музыка будто превращала их в одно целое. Каким счастьем было бы наполнить свой дом этой музыкой! Слышать ее каждый день, каждый час, который им отпущен. Только он и она. Это прекрасное видение так захватило ее, что реальность вдруг перестала существовать…

Глава одиннадцатая

Габриэль с огромным удовольствием рассказала бы Мисе про Игоря Стравинского и его «любовь» — что бы ни означало для него это слово, — но твердо решила молчать. Она ничего не сказала подруге ни о своем романе, ни даже о новой редакции «Весны священной». Мися вряд ли смогла бы понять, что связь со Стравинским скорее духовная, чем физическая, — даже несмотря на то, что рядом с ним ее тело по-настоящему оживало. Это было нечто совсем иное — такого она не испытывала еще ни к кому, даже к Бою. Однако страсть никак не уменьшала скорбь, Стравинский не мог соперничать с умершим.

Какое облегчение, что Мися снова рядом! Габриэль сейчас не хотелось ничем осложнять их возобновившуюся дружбу. Так приятно было прогуливаться с Мисей по выставочным залам отеля «Друо». Во Франции этот аукционный дом был могущественной монополией, а потому ценностей здесь хранилось, наверное, больше, чем во многих музеях. Антикварная мебель, картины, скульптуры, итальянские хрустальные люстры, восточные ковры — чего тут только не было, и среди прочего — старинные рукописи и драгоценности. Интересно, много ли русских эмигрантов смогло, убегая из страны, увезти с собой свои сокровища? Большая часть этих сокровищ определенно ушла с торгов именно здесь.

В одном из богатых залов с затемненными окнами, устланном мягким красным ковром, под матовым приглушенным светом были выставлены лоты для следующих больших торгов. Мися и Габриэль остановились у одной из витрин. За стеклом лежали те самые рукописи, ради которых они пришли. Несколько листков, исписанных убористым почерком, на удивление хорошо сохранившиеся чернила и четкие контуры букв. Однако расшифровать написанное было невозможно — отчетливыми остались только цифры.

— Это же невозможно прочитать, — разочарованно протянула Мися.

— Но наверняка найдется кто-то, кто занимается старыми рукописями, — возразила Габриэль.

— Ну да, найдется, но я имею в виду — мы не сможем это прочитать. А значит — никакого смакования подробностей за бокалом шампанского у тебя в гостиной, — Мися вздохнула. — Столько усилий! Тебе сначала придется найти специалиста, который в этом разбирается, а потом еще как-то убедиться, что он не врет. Прости, Коко, боюсь, мы зря сюда пришли.

Мися была права, как всегда. Глупо вкладывать деньги в то, чего не понимаешь, — это может дорого обойтись.

Но что-то в этих пожелтевших листках притягивало Габриэль. Дело не казалось ей таким уж безнадежным, как считала Мися. Она теперь многое знала о Медичи. Например, то, что Екатерина привезла с собой из Флоренции парфюмера, которого считают основателем парфюмерного дела во Франции. Некто Рене, он упоминается даже в романе Александра Дюма «Королева Марго». Габриэль совершенно забыла об этом, книгу Дюма она читала, по совету Боя, уже очень давно. Но теперь, после стольких вечеров, проведенных за изучением истории Медичи, она вспомнила об этом, а вдобавок узнала, что по приказу Марии Медичи в Грассе, на юге Франции появилась первая лаборатория, в которой алхимики занимались исключительно производством ароматов.

Габриэль прижалась лицом к стеклу витрины. Последовательность чисел и букв действительно напоминала формулу. Это могла быть формула того самого чудодейственного аромата, которым мечтала обладать Мария Медичи. Аромата, способного уберечь женскую красоту от старости. Если это так, то это будет сенсация!

— Я уверена, это формула.

— Возможно, — согласилась Мися. — Но не забывай, мы не знаем, о какой формуле идет речь. Может быть, это туалетная вода, а может, просто рецепт похлебки.

Такова была Мися — то восторженная до невозможности, то скептичная до ужаса. Габриэль улыбнулась. Как хорошо, что она уже давно привыкла к характеру подруги. Однако ее саму сомнения сейчас просто раздирали на части: с одной стороны, магическое действие рукописи, с другой — здравый смысл, который говорил, что Мися права.

Габриэль застыла, изучая артефакт за стеклом. Вдруг ее взгляд упал на карточку с номером, под которым эти рукописи были выставлены на аукцион.

— Мися, я не вижу, какая тут цифра? — взволнованно спросила она. — Тут так темно, у меня все плывет перед глазами. Какой номер на карточке?

Мися удивленно уставилась на подругу, но не стала никак комментировать этот внезапный приступ слепоты.