Микола Садкович - Человек в тумане
Это была первая разлука, только укрепившая страсть. Теперь их хотят разлучить, может быть, навсегда, не простить им их счастье...
Дневник наблюдений
"Все спокойно в благословенной столице!"
Газеты: ДОКТОР АДАМС ОБВИНЯЕТСЯ В ОТРАВЛЕНИИ ПАЦИЕНТОК!
Покойные завещали своему врачу крупные суммы. Не это ли ускорило их смерть? Доктор убийца? Ждите наших сообщений.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
ВЕЛОСИПЕДЫ И БЕНЗИН. Ежегодные гонки любителей велосипедного спорта отменены. Устроители гонок заявили, что автомобилям, сопровождающим гонщиков, может не хватить бензина, получаемого по урезанным нормам. Кроме того, правительство все еще не издало правил для велосипедных гонок по шоссейным дорогам Англии.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
ДОКТОР АДАМС ВСЕ ЕЩЕ НА СВОБОДЕ! Следствие ведут крупнейшие юристы королевского суда. Возможно, что некоторые завещания фальшивы. Опрошено сорок свидетелей. Родственники умерших требуют ареста доктора. Чем объяснить нерешительность прокуратуры?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
ПРИНЦ ЧАРЛЬЗ УСТРОИЛ СВОИ ПЕРВЫЙ КОКТЕЙЛЬ.
Юный хозяин был очень мил и любезен. Все веселились. Но, когда гости принца, маленькие леди, возвращались к своим автомобилям, чтобы ехать домой, пошел дождь. Дождь испортил красивые платья!
Увы, очаровательные леди. Мы живем в стране, где никто не может уберечься от дождя. Да и что было бы с Англией без дождя? Владельцы магазинов зонтов и резиновых плащей и без того жалуются на плохой сбыт.
Глава седьмая
Слепой мальчик стоял на опустевшей лодочной пристани. Ветер не трепал его непокрытые волосы, не шевелил окаменевшие складки одежды. В мертвых руках он держал жестяную копилку, но никто не опускал в нее монет. Вокруг было тихо, безлюдно. Только одинокая сторожевая лодка покачивалась на легкой волне у самого берега. Янка сидел в стороне, за углом низкого гаража моторных катеров, смотрел на качавшуюся лодку и забытого мальчика. Лодка качалась справа-налево, слева-направо... Мальчик стоял, протянув руки с копилкой.
Однажды он уже встречался с этим слепым, неживым попрошайкой. Это было в первые дни его жизни в Лондоне. Он сидел на скамейке в Гайд-парке и смотрел, как проходящие люди опускали в копилку одну-две монеты. Он был голоден, нищ, и, с трудом поняв, что фигура слепого не что иное, как сбор средств в пользу слепых детей, вдруг почувствовал право взять из копилки деньги... Казалось, так просто подойти, выбить у скульптуры копилку и вытрясти на ладонь медяки, а прохожим сказать:
- У меня нет никого, ничего, кругом ночь для меня, я тоже слепой, бедный мальчик... Это мои деньги!
Тогда он с трудом удержался. Он ушел от соблазна. Ушел к Серпантейну изогнутому красивому озеру парка. Возле самой воды на земле лежали куски белого хлеба. Видно, отдыхавшие англичане только недавно кормили уток. Бросали им хлеб, и, может быть, дети не добрасывали его до воды.
Ничего не стоило перешагнуть низкую ограду и собрать куски. Он оглянулся. Вблизи не было никого, только женщина с девочкой медленно шла в его сторону. Можно успеть... Он перешагнул ограду, схватил несколько мягких, чуть отсыревших кусков хлеба, но не стал прятать. Пусть пройдет женщина с девочкой. Он отщипнул крошку и, глотая слюну, бросил уткам. Сытые птицы не торопясь подплывали и клевали хлеб. У него сводило горло.
Женщина с девочкой остановились позади. Он бросал крошки, словно только этим и хотел заниматься. Девочка визгливо и капризно что-то требовала у матери. Женщина нагнулась, протянула руку, сказав несколько слов по-английски: не зная языка, он понял и, улыбаясь, дал девочке самый лучший кусок. Та пропищала: "тенк ю!" - и бросила хлеб на воду. Подошли еще какие-то люди. Он отдал весь хлеб девочке и ушел... Тогда он бродил, не зная, существует ли тропа, способная вывести его из слепого блуждания. Это было давно, но потерянные годы не забывались. Стоило только оглянуться на них, и он видел всю свою жизнь, как поле, поросшее мелким горьким ольховником. Жизнь, наполненную безрадостным бременем, избавиться от которого можно было лишь одной ценой... Он снова у Темзы...
Вечереет. Сверкающие белизной, словно игрушечные, катера, спортивные лодки и небольшие моторные яхты возвращаются из увеселительных прогулок. Вода разбегается мелкими волнами, и на этих волнах качается сторожевая лодка. Слева-направо, справо-налево... Она стоит на якоре целый день. Только успокоится, и снова проносящийся катер, разбросав усы белой пены, пошлет волну за волной... Качается лодка. Так это началось. Уже не Темза, блеснула другая река. Вспыхнули широкие молнии.
Похоже и не похоже на грозу.
- Гуд... Карашо...
Так мягко качает, справа, налево, так становится тихо. Темно. Потом возникает перестук глухого железа: "Тук-тук-тук... мы тут, мы тут..."
Его покачивает на полке вагона. Рядом сидит пожилой немецкий солдат и, улыбаясь, ласково говорит, путая русские и немецкие слова:
- Гуд морген, майн кнабе, мой мальшик... Ошень карашо... Было совсем, совсем плохо. Фарен мит гот, в Германии. Фатерлянд. Тебе будет совсем, совсем карашо. Я будет тебе, как отец, фатер... Я есть отец, понимаешь?
Ян хочет подняться, но голова так тяжела, что нет сил оторвать ее от жесткой, набитой сеном подушки. Ноет щека. Лицо его забинтовано. Он снова делает попытку подняться, немец останавливает его.
- Руйе, майн кнабе... Надо лежать... - и поправляет подушку. Ян смотрит в его голубые глаза под густыми седеющими бровями, на торчащие ежиком коротко подстриженные усы и думает: "Значит, есть и среди фрицев добрые люди... Может быть, этот солдат подпольный коммунист, только об этом нельзя говорить..."
- Я есть отец, - повторяет солдат, - такой же мальшик, как ты, и один девушка. Совсем, совсем кляйне медхен. Теперь ты будешь еще один сын... Ха, ха... Карашо... Ты спас моя жизнь, я спас твоя жизнь. Ошень карашо. Мне подарил тебя гер оберст. Он сказал: "Гельмут, возьми этот мальшик и отвези на свой отпуск. Он спас немецкий зольдат, пусть он живет, яволь!" Теперь ты герой. Все папа и мама зольдат, которых ты спасаль, говорит "данке" и присылают подарки. Ого! Ты живьешь в мой дом, эссен, кушаешь мой обед. Ты играешь мой зон. Когда он пошел в школу, ты помогаешь ему нести разный учебник, потом несешь зонтик, когда шел дождь. Карашо! Ты смотришь моя корова и получаешь за это мильк. Два стакана млеко! Ого! Я тебе есть отец, карашо?
- Тут-тут... ты тут... тут... тут...
На берлинском вокзале их окружают фотографы.
- Хайль Гитлер!
Гельмут выбрасывает вперед правую руку, а левой обнимает Яна за плечи. Беззвучными выстрелами вспыхивают аппараты в сумерках крытого перрона.
