Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
дневнике. Башкирцева читает программу этих торжеств, предполагается много различных
собраний, концертов, иллюминаций, бал в казино, прежнем дворце Боргезе, хочется
посетить все.
Это первая, но далеко не последняя, ее поездка в Италию. В то время существует большая
традиция посещения Италии, которой придерживаются и Башкирцевы. В Италии подолгу
живали многие русские аристократы, художники и писатели. Достаточно вспом-нить
имена писателя Николая Васильевича Гоголя и художника Александра Андреевича
Иванова. Художники, окончившие с золотой медалью Академию, награждались двухлет-
ней поездкой в Италию и такой же в Париж. Такова традиция была и во всей Европе. На-
пример, двадцатилетний Оскар Уайльд добился высшего академического успеха и полу-
чил стипендию в 95 фунтов в оксфордском колледже Магдалины. Во время первых же
своих летних каникул он совершил путешествие по Италии. Было это в 1875 году, почти
одновременно с Марией Башкирцевой.
На следующий день по прибытию Башкирцевы и Романова объезжают город в лан-до, в
полном туалете. Город с первого взгляда кажется Марии посредственным, он грязен, чуть
ли не в лохмотьях. Надо сказать, что Башкирцева все, что видит нового в своих пу-
тешествиях, сначала воспринимает негативно. Первое, что она замечает: на всех углах
продают арбузы целыми грудами, ее так и тянет отпробовать их холодную сочную мякоть.
А вот пример, как воспринял Флоренцию Василий Васильевич Розанов, человек
оптимистичный, радужный, в 1902 году:
“ Такое благополучие: едва приехал во Флоренцию, в пять часов утра, и, задыхаясь от
усталости, счета денег и желания спать, все-таки выглянул на минуту в окно - как уви-дал
чудеснейшую церковь (Знаменитый Флорентийский собор - авт.), какую никогда не видал, и, недоумевая, спрашивал себя: “Да что такое, не в Милан же я попал вместо Фло-ренции”.
У меня был адрес: “Piazza del Duomo” (Соборная площадь - итал.). Я не спросил себя, что
такое “Duomo”, ехал от вокзала недолго, был уверен, что останавливаюсь в ок-раинной
части огромного города, и, увидав белое кружево мраморной церкви, положенное как бы
на черное сукно, пришел в отличнейшее расположение духа. “Ну так и есть! цве-тущая, florens - Флоренция”. И заснул в самых радужных снах.
Какая масса труда, заботливости, любви, терпения, чтобы камешек за камешком вытесать, вырезать, выгравировать такую картину, объемистую, огромную, узорную. В тысячный раз
здесь, в Италии, я подумал, что нет искусства без ремесла и нет гения без прилежания.
Чтобы построить “Duomo”, нужно было начать трудиться не с мыслью: “нас посетит
гений”, а с мыслью, может быть, более гениальною и, во всяком случае, более нужною:
“мы никогда не устанем трудиться - ни мы, ни наши дети, ни внуки”. Нужна вера не в мой
труд, но в наш национальный труд, вследствие чего я положил бы свой камень со
спокойствием, что он не будет сброшен, забыт, презрен в следующем году. Это-то и обра-
зует “культуру”, неуловимое и цельное явление связности и преемственности, без которой
не началась история и продолжается только варварство”.
Однако, рассмотрев город поближе, Башкирцева тоже влюбляется в его мрачные дома, в
его массивную, величественную архитектуру! Архитекторы французские, русские,
английские, должны, по ее мнению, провалиться от стыда под землю. “Никогда больше не
достигнуть этого чудного великолепия итальянцев”, - записывает она в своем дневнике.
Она посещает палаццо Питти, глядит во все глаза на его громадные камни, вспоми-нает
Данте, Медичи, Савонаролу!
В галерее ее приводит в восторг “Магдалина” Тициана, очаровывают вещи Рубенса, Ван
Дейка и Веронезе, но ей не нравится Рафаэль, которого она называет несчастным, и она не
стыдится в этом признаться. Хотя оговаривается, что не хотела бы, чтобы кто-нибудь узнал
об этом. Надо было иметь характер, какую независимость суждения, чтобы пойти против
общественного мнения: в то время Рафаэль буквально обожествлялся. Дос-таточно
вспомнить, что в кабинетах двух русских великих писателей, Льва Толстого и Федора
Достоевского, висела репродукция с “Сикстинской мадонны” Рафаэля.
“Ни одно путешествие еще не доставляло мне такого удовлетворения, как это, на-конец-то
я нахожу вещи, достойные осмотра. Я обожаю эти мрачные дворцы Строцци. Я обожаю
эти громадные двери, эти великолепные дворы, галереи, колонны. Это величест-венно, мощно, прекрасно!.. Ах, мир вырождается; хотелось сравнять с землей современ-ные
постройки, когда сравниваешь их с этими гигантскими камнями, нагроможденными друг
на друга и высящимися до небес. Приходится проходить под мостиками, соединяю-щими
дворцы на страшной, невероятной высоте...
Ну, дитя мое, умерь свои выражения: что скажешь ты после этого о Риме?”
(Запись в конце сентября 1874 года.)
Нет ни одной записи о том, чтобы они с кем-нибудь встречались во Флоренции, хотя в это
время там жило много русских: например, на своей сказочной вилле “Маргери-та” там
проживала княгиня Мария Васильевна Воронцова, у которой, кроме этой виллы, само
собой, разумеется, был дом в Петербурге на Крюковом канале, дом в Париже, дом на
Женевском озере в Швейцарии, виллы в Ницце, в Сорренто, и, наконец, известная на весь
мир волшебная Алупка, Воронцовский дворец, который, говорят, теперь, при украинской
самостийности, неухожен и неудержимо сползает в море. В те времена еще был жив ее
муж, единственный сын и наследник светлейшего князя Михаила Семеновича Воронцова, того самого, который “полу-милорд, полу-купец, полу-мудрец, полу-невежда, полу-подлец, но есть надежда, что будет полным наконец”. (А.С. Пушкин). Мария Васильевна и была
женой наследника полу-милорда, благодаря ей он умер бездетным, и все его состоя-ние
досталось жене, как единственной наследнице. Однако у нее от первого брака со Сто-
лыпиным был сын по прозвищу Булька. Булька был известен по всей Европе, от Петер-
бурга до Неаполя, от Лондона до Парижа. В невероятных костюмах, в драгоценных кам-
нях, он ездил из города в город, таская повсюду за собой хор неаполитанских певцов; у
него был размах барина восемнадцатого столетия. Он явно опоздал родиться. Когда ему
надоедало путешествовать, он оседал у матери на вилле, где они целыми днями спорили, но любя друг друга безмерно. Когда им надоедало спорить, они слушали его неаполитан-
