Любовь Воронцова - Софья Ковалевская
Они вместе занимались физиологией, прошли по Герману, Вундту и Людвигу кровообращение и дыхание. Из химии многое уже было ей известно, а физику она знала лучше, чем Ковалевский. Соня потребовала, чтобы Владимир Онуфриевич передал ей часть своей издательской работы, и редактировала главы из книги Дарвина тщательнее, чем он, пересмотрела и выправила по подлиннику пять листов перевода и даже взяла с собой в деревню еще пять листов, хотя столкнулась с такой работой впервые в жизни. Она могла сидеть за книгами по двенадцати часов, не разгибая спины, и работать так прилежно, как не способен был неусидчивый Владимир Онуфриевнч. Восхищала Ковалевского способность девушки быстро схватывать политические и экономические вопросы.
Брату он поверял свои надежды, что встреча с Софьей Васильевной сделает из него «порядочного человека»: он бросит издательство, будет учиться, на этом настаивает его невеста, «натура в тысячу раз лучше, талантливее и умнее» его.
Подобно другим революционно настроенным молодым людям того времени, Соня намеревалась посвятить себя служению обществу. После окончания курса она собиралась поехать года на два доктором на женскую каторгу в Сибирь лечить осужденных.
В конце нюня Ковалевский приехал в Палибино. Жизнь в деревне текла размеренно. Соня и Анюта вставали в шесть часов, купались в реке, пили чай и принимались за работу. Пришлось работать и гостю. Соня учила жениха математике, а затем они вместе по разным руководствам изучали физиологию и физику.
…Второго июля Василий Васильевич дал согласие на брак.
Перед свадьбой, во второй половине июля, Владимир Онуфриевич уехал в Петербург по своим делам и сообщил девушкам Крюковским, что занялся в столице поисками «годных экземпляров для приготовления консервов (фиктивных мужей)» для Анюты и Жанны Евреиновой.
Соне разрешили писать жениху без цензуры. Отец тяжело переживал ее брак с человеком, производившим на него впечатление легковесного. Он виделся со своими дочерьми только за обедом и ужином, встречи проходили во взаимных колкостях или в молчании. Соня боялась лишь одного: как бы отец не проявил нежности, тогда она не устояла бы.
А свобода манила, грезилась жизнь, полная труда и подвигов, жизнь вместе с теми, кого она любила — С сестрой, «братом» Ковалевским. Но чем больше места в сердце занимал человек, предложивший руку помощи, тем неотступнее становилась какая-то неясная тревога, словно изменяла Соня своей великой клятве — жить для всех. Она писала Анюте, уехавшей с матерью в Петербург делать приданое для невесты: «Милая, бесценная сестра, что бы ни было с нами, как бы не опошлялась и не подшучивала судьба, но покуда мы вдвоем, мы сильнее и крепче всего на свете — в этом я твердо убеждена.
Странное дело, хотя для меня лично все, кажется, хорошо и верно устраивается, но никогда еще не чувствовала я так сильно нашего зловещего фатума и необходимости аскетизма. Не знаю, от страха ли за тебя или от усиленных занятий и одиночества, но страхи мои и мрачные предчувствия так сильны, что мне по временам трудно убедить себя, что это один вздор…»
Девушка старалась создавать себе подобие аскетической жизни: она проводила дни в уединении, распределяя время занятий — от математики к физиологии, от физиологии к химии, от химии к переводам, и все это аккуратно, по часам; а в награду, как развлечение, час в день чтения «Крошки Доррит» Диккенса на английском языке.
И в тишине Палибина, думая об аскетизме, она всегда представляла себе маленькую, очень бедную комнатку непременно в «городе студентов» Гейдельберге, очень трудную, серьезную работу, без какого бы то ни было общества. С Анютой, с Ковалевским, которого называла она «братом», это не аскетизм, а счастье. Для нее аскетизм — в одиночестве. Соня сознательно хотела лишить себя того, без чего не могла существовать, — любви, дружбы. Она представляла себе, что только два раза в неделю получает письма от Анюты: сестра тоже очень занята, но собирается перебраться в Гейдельберг и привезет с собой несколько других девушек, которых «развила и освободила».
Конечно, мечтала Соня, она и сама готовится к экзаменам, пишет диссертацию. Анюта же приводит в порядок свои путевые заметки. Еще позднее Соня едет в Сибирь, находит там много трудностей, разочарований, но пользу непременно приносит. Потом Анюта пишет замечательное сочинение; Соне удается сделать открытие. Они устраивают женскую и мужскую гимназии; у Сони свой физический кабинет. Медициной она перестает заниматься, а отдается физике или приложению математики к политической экономии и статистике. Возле сестер — семья их подопечных, а сами они уже состарились, поседели. Так Соня описывала сестре их будущую жизнь и спрашивала ее:
«Ну, чем эта жизнь не блаженство? А ведь это самая аскетическая жизнь, которую я могла придумать, и она зависит только исключительно от нас двоих; я нарочно отстраняю в мечтаниях даже Жанну и милого, хорошего, славного брата; присоедини же их, и что это выйдет за жизнь! Для меня только трудно жить одной, мне непременно надо иметь кого-нибудь, чтобы каждый день любить. Ведь ты знаешь, какая я собачонка…»
Жизнь оказалась совсем не такой, какой представляли ее себе девушки-мечтательницы…
***Родные и близкие съехались в Палибино задолго до свадьбы, помогали шить, собирать невесту в дорогу. Соню утомляли эти сборы, она находила туалеты слишком нарядными.
По всем «вопросам укладки приданого» ее заменял Владимир Онуфриевич, производя впечатление человека практичного, любящего порядок и уют.
Наконец наступило 15 сентября 1868 года — день свадьбы. Около одиннадцати часов утра экипажи отправились из Палибино в деревенскую церковь. Свадебные песни крестьянок провожали их на всем пути. День выдался ясный, солнечный. Осенняя листва берез и осин пламенела красным и желтым. Между рощами виднелась светлая зелень озимых.
Церемония венчания окончилась через двадцать минут. Сияющая Соня шаловливо ступила первою на розовый атласный коврик, что по поверью предвещало ей главенство в семье, и мило поддразнивала Владимира Онуфриевича.
По случаю торжества обедали в верхнем зале за двумя длинными столами, украшенными цветами. Как только кончился обед, Соня переоделась в дорожный костюм и начала прощаться. Кусая губы, чтобы не расплакаться, с трудом оторвалась от Анюты, которую только и считала близкой в отцовском доме, отвергая остальных родных как нечто враждебное. Вспоминая потом в стихах свои чувства в момент отъезда из Палибина, Софья Васильевна писала:
…Но не жалко героине
Оставлять места родные.
И не мил ей и не дорог
Вид родимого селенья,
Вызывает он в ней только
Неприязнь и озлобленье.
Вспоминаются ей годы
Жизни, страстных порываний
И борьбы, глухой и тайной,
И подавленных желаний.
Перед ней картины рабства
Вьются мрачной вереницей,
Рвется вон она из дома,
Словно пленник из темницы…
ГОДЫ УЧЕНИЯ
