Любовь Воронцова - Софья Ковалевская
ГОДЫ УЧЕНИЯ
Благословенна сладостная мука
Трудов моих! Я творчеству отдам
Всю жизнь мою…
НАЧАЛО ПУТИ
Семнадцатого сентября, в двенадцать часов дня, молодые супруги прибыли в Петербург. Софья Васильевна была в восторге от незнакомого еще ей чувства — приехать в «порфироносную столицу» не в гости, а домой, для начала хорошей труженической жизни!
Несколько смутила своей ненужной роскошью квартира, а спальня просто ужаснула: «Где же она, темная маленькая гейдельбергская келья моей мечты?» Но успокоила мысль, что в марте пышные апартаменты перейдут к Надежде Прокофьевне Сусловой, для которой они и предназначались.
На квартире Ковалевских ждала записка Марин Александровны Боковой-Сеченовой с приглашением к обеду. Когда они пришли к своей покровительнице, все уже сидели за столом. Софья Васильевна очень сконфузилась, представ перед «августейшим обществом»; на нее внимательно смотрели люди, чьи имена повторяла молодежь России. Рядом с изящной, подтянутой, несколько суровой Марией Александровной сидел, приветливо улыбаясь, хозяин квартиры. Может быть, не зная, кто это, она и прошла бы мимо человека с худощавым, крепко тронутым оспой лицом, с жиденькой бородкой и прекрасными, живыми, умными глазами, про которого Илья Ильич Мечников позднее говорил, что в Калмыцких степях каждый житель — вылитый Иван Михайлович. Но это был тот Иван Михайлович Сеченов, чей труд «Рефлексы головного мозга» произвел в сознании молодежи переворот, подобный революции.
Рядом с ним — один из близких товарищей Чернышевского, доктор Петр Иванович Боков, личность удивительного благородства и чистоты, с милыми, тонкими чертами доброго, спокойного лица.
А третий господин — это всем известный друг таких знаменитостей, как поэт Некрасов, как Салтыков-Щедрин, как «бог медицины» Сергей Петрович Боткин, — доктор Николай Андреевич Белоголовый. Под его пристальным, слегка насмешливым взглядом Софья Васильевна почувствовала себя совсем неловко: ей показалось, что доктор Белоголовый видит ее насквозь, знает, что она совсем «незаконно» пользуется званием замужней женщины.
Но все отнеслись к ней так ласково, так приветливо, что она осмелела и попросила Ивана Михайловича позволить ей слушать его лекции.
— С превеликим удовольствием, — согласился профессор. — И ежели вам угодно, Софья Васильевна, то вы можете заниматься и в моей лаборатории. Обещаю вам, коли дойдет до того, что вас выгонят из университета, я буду протестовать, откажусь от практических занятий со студентами-мужчинами. Эти занятия для профессора не обязательны. Если не позволят вести их перед женщинами, я не считаю для себя возможным продолжать их с мужчинами.
За обедом Сеченов рассказывал о злоключениях первых «медицинских студентов» Марии Александровны Боковой и Надежды Прокофьевны Сусловой, об отношении большинства немецких профессоров к учащимся-женщинам.
— Мне пришлось встретиться с профессором Дюбуа-Реймоном, — вспоминал он, — после того как обе мои дорогие ученицы закончили свои научные работы и опубликовали их в немецком журнале. Дюбуа-Реймон недоумевающе покачивал головой и говорил, что он не понимает причин такого стремления женщин в науку, какое происходит в России. Ему, видите ли, никогда не доводилось слышать в знакомых немецких семьях, что женщины недовольны своим положением и желают стать на самостоятельную ногу. Мой совет вам, друзья мои, — закончил Иван Михайлович, — поезжайте не в Германию, а в Цюрих либо в Вену. В Германии Софья Васильевна вряд ли встретит благожелательное отношение…
Но Ковалевская горячо встала на защиту города своей мечты — Гейдельберга: нет, нет, они с мужем непременно поедут в этот тихий, сосредоточенный центр науки…
После обеда, когда мужчины собрались выкурить по сигаре, Мария Александровна увела гостью в свою комнату и принялась расспрашивать о планах Анюты и Жанны Евреиновой: нашелся ли какой-нибудь подходящий «жених» для них? Софья Васильевна попыталась было намекнуть, что вот-де Иван Михайлович Сеченов мог бы вполне подойти к роли фиктивного мужа. Но Мария Александровна решительно не пожелала понимать намеков. Она сама собиралась официально развестись с Боковым и обвенчаться с Сеченовым; положение «гражданской жены» было очень тяжело. Софья Васильевна умолкла и с нерассуждающей нетерпимостью, объяснив намерение Боковой эгоизмом, собственничеством, сообщила Анюте:
— Нет, мы никогда не сможем признать подобных «собственников» вполне нашими, близкими нам по верованиям! Обидно, что брат Владимир Онуфриевич не магометанин: он женился бы тогда на всех «сестрах» по духу и освободил бы их!..
18 сентября, в девять часов утра, Софья Васильевна в сопровождении Ковалевского, Петра Ивановича Бокова и своего дяди Петра Васильевича Крюковского отправилась на лекцию Сеченова.
В аудиторию ее провели черным ходом, укрывая от глаз начальства. Студенты держались отлично: они не только не разглядывали ее, но ближайшие по скамье соседи даже нарочно смотрели в другую сторону.
Лекция продолжалась час. Сеченов говорил очень хорошо, ясно, Софья Васильевна не пропустила ни слова. Вернувшись домой, она тут же записала слышанное, а потом занялась физиологией.
К обеду пришел товарищ Ковалевского Илья Ильич Мечников и произвел на нее не очень приятное впечатление: он не скрывал того, что не станет фиктивным мужем Анюты, так как собирается жениться по любви. Он, конечно, сочувствовал стремлению девушек к высшему образованию, находя его необходимым для общего развития, но в то же время был убежден: женщина не может вносить творчество в науку, так как гениальность, по его мнению, есть «вторичный мужской половой признак». Все же Илья Ильич пообещал Софье Васильевне достать разрешение на посещение его лекций, а также лекций по физике, и она тут же простила его «отвратительно консервативные взгляды и несправедливость».
Итак, физиология у Сеченова, анатомия у Грубера, математика у Страннолюбского, биология у Мечникова — чего же еще желать!
Тревожила только мысль о «начальстве»: не запретит ли оно слушать лекции?
Эти мысли так угнетали, что и сны Софьи Васильевны были неспокойны.
«Я видела Суслову, — описывала она в письме к Анюте один из таких снов, — и она рассказывала, как ей было тяжело в Цюрихе, как все презирали и преследовали ее, и она не имела ни минуты счастья; потом она очень презрительно посмотрела на меня и сказала: «Ну, где тебе».
Брат Ковалевского Александр Онуфриевич, казанский профессор, до такой степени не верил в «доброту» царских чиновников, что нисколько не сомневался в скорой отмене разрешения женщинам слушать лекции и советовал невестке непременно переодеться мальчиком, чтобы проникать в аудитории.
