Лада Исупова - Мастер-класс
Насилу досидела до конца. Монументальный дворец осыпа́лся, как песочный замок. Тихо и быстро ушла. Было горько и обидно, как будто сломали что-то мое очень личное и дорогое.
Эпилог
И опять они исчезли из виду, но через год… как интересно, эта компания неизменно появлялась в моей жизни, как будто я листала книгу, где одна страница – год.
Прихожу на работу, подходит приятельница-педагог:
– Ты слышала новость?
– Какую?
– Ну, может, и не новость, или для тебя не новость, но я только что узнала.
– Что случилось?
– Студию расформировали!
– Нет.
– Да! Подруга сказала, она с ними временами работает.
– Почему?
– За несоответствие уровню компании.
– Нет.
– Да. Ты же сама говорила, что к тому идет, и вот!
– Но я не имела в виду конец… я думала… возьмут другого педагога… что-то сделают.
– Ну, видимо, всё, ничего уже не сделать.
Я стояла, как оглушенная, не могла поверить.
Есть большие планеты, есть малые, все приходит и уходит, но… но к этому трудно привыкнуть. Трудно видеть, как рушится сильное. В такие моменты остро чувствуешь сквозняк за спиной.
Пошла к ним на сайт, официально звучит более завуалированно: театр по-прежнему набирает талантливых молодых, но учат не у себя, а отдали балетной школе, которая находится под их патронатом, там теперь они будут заниматься и появляться в основной труппе, чтобы разучивать репертуар, никакого персонального тренинга. Если не знать, что было раньше, то звучит все равно заманчиво, мечта любого профессионала – на заре карьеры попасть к ним на два года. Так, незначительная смена формулировки.
В памяти один за другим начали всплывать педагоги и стажеры, и как постепенно все менялось, и как бросилась в глаза та легкая червоточина: они не выкладывались каждый раз, появлялась ленца, появлялось «вполноги», появлялась схематичность. Конечно, всё тогда они еще могли – и выполнить, и прыгнуть, и сделать, но оказалось, что это и есть та опасная грань, клапан, податливо открывающийся в одну только сторону и не пускающий обратно, когда «не могу» утешительно прикрывается «не хочу», «не сейчас». Слишком обманчиво это «я могу», его надо подтверждать каждый раз, и не потому, что другого раза может не быть – будет, еще как будет, но без тебя. Потому что ты уже не сможешь.
Я мысленно возвращалась к той череде педагогов, как все более и более они, изображая небрежность, с видом усталой обреченности давали открытые уроки в наших краях. А что перед нами, провинциалами, жилы-то тянуть? А вот оно – ударило. Не в нас дело – это ваша жизнь, мы просто случайные зрители, безмолвные статисты, декорации на вашей сцене. Те, первые, каждый раз работали как на генеральной репетиции, а мы были те же.
И невольно вспоминались другие учителя, которые в маленьких студиях, несмотря на обстоятельства, способности учеников, возможности-невозможности, с полной отдачей делают свое дело без скидки на то, стоит овчинка выделки или нет. И Ломоносов может пешком уйти из деревни и построить университет, и сильнейшую школу на профессиональном Олимпе может смыть волной, как куличик на песке.
Поклон Учителю, который делает свое дело так, будто он последний учитель на земле, и надо успеть.
«…по вашей вере да будет вам…»Томаш
Как я стала концертмейстером балета?
Если коротко, то от жадности.
Пришла дочерей записывать на танцы для маленьких, заполнила бумаги, отдаю и спрашиваю, мол, а занятия проходят под живую музыку или под запись? Под запись, отвечают.
– А хотите, я буду вам играть этот час и доплачивать оставшееся за детей?
– А вы концертмейстер балета?
– Да, – соврала я, прикинув, где балет, а где занятия для трехлеток, всяко справлюсь.
Дама, принимающая бумаги, замедлилась в движениях и посмотрела на меня поверх очков:
– Если вы будете играть, а мы станем вычитать за детей, то у вас еще и останется. Мы сейчас как раз ищем пианиста, пойдете к нам?
– Пойду.
У них не хватало концертмейстеров, и трехлетками не обошлось, меня попросили взять еще пару уроков. Дали самое простое – младшие классы, к ним прилагалась жуткая книга, по которой нужно играть изо дня в день. Но где заниматься? Я не сидела за инструментом несколько лет. Друзья посоветовали ездить в университет, там, на музыкальном факультете, есть огромный подвал, разделенный на сотню маленьких клетушек, в которых стоят инструменты– специально для студентов, открыто круглосуточно.
– Приходи после десяти вечера, тогда там ни души.
– А если выгонят?
– Ну и уйдешь себе, главное, разрешения не спрашивай, иди как будто студентка.И я начала ездить по ночам. Иногда подвал был закрыт изнутри – тогда следовало звонить, чтобы сторож открыл, но я не звонила, а пыталась пройти через верх. Это было самое трудное – проскочить ярко освещенный верхний этаж с кабинетами педагогов, а внизу, в подвале, уже никого не было, учебный год только начался, студенты не усердствовали. Я находила себе коморочку и занималась.
Дурацкая книга продвигалась очень медленно, все в организме восставало против этой нелогичной приджазованной музыки. Самое обидное, что я точно знала, что поиграю немного это безобразие, а потом, как сориентируюсь, заменю, но выучить-то надо!
Иногда и верх был закрыт, тогда я возвращалась несолоно хлебавши. Как-то видела сторожа издалека – старый дед-ключник, нелюдимый на вид. Я тогда не знала, что он – одинокий человек, работающий почти круглосуточно, чтобы не сидеть дома, да и за работой скучать некогда. Он был и завхоз, и уборщик, и сторож, любил поболтать с зазевавшимися студентами, а по ночам разговаривал с портретами композиторов. Был в ссоре с Бетховеном.И вот шла я однажды по светлому коридору и почти уже дошла до лестницы, чтобы шагнуть в спасительную темноту, как меня настигнул окрик:
– Стой!
Всё, попалась. Поиграть не получится, сейчас одна задача – чтобы отпустил. Обреченно останавливаюсь.
– Куда идешь?
Коряво отвечаю, что иду позаниматься. Английский был очень слабый, а когда тебя поймали за шкирку в неположенном месте, только ловкий язык и спасет, а его нет. Сторож услышал акцент:
– Ты сама откуда?
– Из России.
– О, – улыбнулся он, – соседка.
Недоуменно смотрю на него. Нет, не узнаю. Поясняет:
– Ты из России, я из Польши – соседи.
Не веря такому повороту событий, не могу выйти из оцепенения… внимательно смотрю на него. Точно, похож на поляка.
– А вы понимаете по-польски? – осторожно спрашиваю на чистейшем польском.
Он оторопел:
– Конечно, понимаю, еще бы я не понимал, а вот ты откуда?
– А я в детстве несколько лет жила в Польше.
