Ящик водки - Кох Альфред Рейнгольдович

– Он был бы вторичен. Его бы везде возили как живого классика. Он был бы пустой, как бубен шамана.

– А кого возят из живых классиков?

– Войновича, например.

– А Битова что-то не возят.

– Евтушенко зато возят. И Плисецкую. Куда-нибудь в Экибастуз, с творческими вечерами. И местная интеллигенция на них там ходит вся.

– Так скоро и мы начнем в Экибастуз торить тропинку.

– Ха-ха! Так бы и Веничка ездил. Абсолютно правильно кагэбэшники поступили.

– Ну, они всегда поступают почему-то правильно.

– Вот, они сделали из него мученика. Сейчас уже роль литературы упала. Ну писатель – кого это е…ёт? В общем, никого.

– Да. Это наше частное дело. Еще в 2000 году я начал участвовать в открытии и закрытии навигации на реках региона. Объясню: есть такой человек, Канторович Вова, который, когда учился, делал вид, что он родственник академика Канторовича, и ему за это ставили пятерки.

– Я, между прочим, был знаком с академиком Канторовичем.

– Да ты что!

– Да. Мой научный руководитель, царствие ему небесное – открывай еще бутылочку, – был партнером у академика Канторовича, и они довольно тепло дружили. И я какую-то даже бумажку передавал ему из Питера в Москву. Я видел его живьем.

– Ну, старик, у каждого в жизни свой Канторович. Мой Канторович – совладелец турфирмы «КМП», у него серьезные дела, какие-то офисы в Париже.

– Ты рассказывал.

– И вот я стал плавать, открывать и закрывать сезоны. Там так: в пятницу вечером выплывает пароход куда-нибудь в Ярославль, а возвращается в воскресенье вечером. Все это с заездом в Углич или в Мышкин. И вот там люди более-менее знакомы друг с другом, веселые, они там берут стриптизерш, фокусников, кто-то поет, играет, кто-то шашлыки жарит на берегу. Это настолько чудное мероприятие, что, когда мне случается пропустить его, я переживаю: эх, сейчас бы с ребятами плыл на пароходе, а меня нелегкая журналистская судьба снова забросила в Париж. Я вот скучаю, а они там напиваются, шалят…

– Шалить – это такой казацкий термин.

– Возможно. Я помню такое переживание на этом пароходе – если говорить о стране, о ее устройстве, обжитости, перспективах. Поехал с нами один художник знакомый. Он думал: сниму-ка я ту самую колокольню у Калязина – ну, которая торчит из воды, с тех пор как там все затопили, на Волге, с этими ГЭС. Очень тонкий сюжет. И вот прямо по курсу показалась эта колокольня… Он побежал за фотоаппаратом в каюту. По пути упал. Ему стало плохо. Начали искать медиков, нашли Бильжо, а он психиатр. Откачивает больного как может. Но тем не менее надо «скорую», у человека чего-то серьезное с сердцем. Ну, думаем, сейчас позвоним по мобиле, вызовем «скорую», она приедет на берег, мы причалим, сгрузим художника, и его отвезут в реанимацию. Всего-то делов. Но ша! Мобила не берет. При том, что это самая что ни на есть центральная часть России, в районе Ярославля. Лучшие в стране места, на берегах раскрученной и пропиаренной по самое некуда Волги. Ладно, по рации связались, вон даже с просторов Мирового океана дозваниваются же в штаб флота. А что толку? Ни причалов, ни даже дорог, «скорая» не подъедет. Как, а вон домики по берегам… А, так это люди по зимнику заехали, а в распутицу связи с внешним миром нет. О как. А это, повторяю, чудные, лучшие места. Короче, пока суд да дело, пока мы добрались до ближайшего шлюза, прошло часов шесть и «скорая» забрала, конечно, уже хладный труп. А он с семьей был, их и отправили всех. И значит, отдыхающие приняли решение – объявитьтраур: человек умер, какие ж могут быть пляски с блядями? Все отменяем. Был такой порыв патриотический. Но ближе к ночи этот благородный порыв ослаб, люди к тому же выпили, настроение изменилось – и, естественно, пляски с блядьми таки состоялись.

– Ха-ха!

– Как ты понимаешь…

– По закону жанра.

– По закону жанра. Хотя это можно выдать за тризну, и тогда выходит политкорректно. Если вдуматься, языческая тризна ничем не хуже комсомольской свадьбы, скажу я тебе… И вот тогда меня пронзила мысль, что самые лучшие места России, даже самые лучшие – не заселены народом. По этим берегам должны стоять хорошие дома, там должны люди жить, должна быть проложена скоростная железная дорога на Москву. Поработал – сел на электричку, и ты через час на Волге, на канале отдыхаешь. Но нет! Ты понимаешь, насколько это ужасно – в лучших местах России и то не ступала нога человека. Ни хера там нет. Пустая страна, пустая!

– Так трагично звучит. Да полный п…дец.

– Да, пустая… Вот эта смерть, этот Калязин затопленный…

– Вот это изображение державы перед пустотой! Как наши кагэбэшники кочевряжатся постоянно, изображая империю при отсутствии подданных! Поданные, которые есть, – они в каких-то норах, в каких-то подвалах… Это совершенно другая идеология. Какая, на хер, демократия! Когда людей нету! Страна не за-се-ле-на.

– У тебя тоже дочка хочет менять квартиру на меньшую.

– Да. Старшая.

– То есть она догадалась, что незаселенные пространства – это невыгодно, и неудобно, и неправильно.

– Да… Понимаешь, это странно, очень странно.

– Пример того, как люди выкручиваются, – это город Мышкин. Туда заходит иногда пароход, который открывает и закрывает сезон. Мышкин – это такой глухой поселок, он благодаря пароходу, который пару раз в год заходит, стал немножко подниматься. Люди начали какие-то промыслы развивать, мышей делать бутафорских. И еще устроили они музей водки. А на рынке в Мышкине вобла дороже, чем у вас в Жуковке. Сдурели ребята. У них там связка воблы – по деньгам как зарплата месячная. Это несправедливо. А иногда пароход заходит в Углич.

– А я в тех местах только в Костроме был.

– Нет, в ней я не был.

– О, ебтить! Там же этот самый Ипатьевский монастырь, где хранили династию Романовых, куда Иван Сусанин не довел поляков.

– Сборную Польши.

– Да, сборную Польши. Я там был как экскурсант. У меня там у товарища родители жили, так мы у них ночевали. Ходили в Ипатьевский монастырь и смотрели ровно эту обитель, где жил Миша Романов.

– Так вот однажды, когда пароход встал в Угличе, пошли мы в город с Васей, в смысле с Андреем Васильевым. То есть я пошел искать пиво – и он пошел, и мы встретились. И значит, идем. А там в центре города стоит этот храм, как он называется – забыл, ну, где царевич Димитрий и все дела скорбные… Я Васю так толкаю локтем в бок и говорю: видишь, храм стоит? Так наэтом самом месте Березовский зарезал царевича Димитрия. Я не помню, что Вася ответил, но по сути тут крыть нечем. Представляешь такую картину маслом в Третьяковке? «Березовский убивает царевича Димитрия».

– А при чем здесь Березовский и царевич Дмитрий?

– Ну, Березовский как образ такого абсолютного зла. Вот гонит, что чекисты взорвали дома…

– И он виноват? Если чекисты взорвали дома, то не Березовский виноват. Х…ли ты до Бори дое…ался? Живет себе человек и живет, исполняет свою роль…

– Послушай, я могу кому-то симпатизировать, а кому-то нет?

– А ты ему не симпатизируешь?

– Я ему? Таки нет. Даром что он такой гонимый. Мне сильно не нравится, что он командовал моей страной, при том что я ему таких распоряжений не давал. И вообще никто ему этого не поручал. Несмотря на то что тогда у нас еще имели место такие демократические процедуры, как, например, выборы. Я, типа, сижу себе и жду, кто будет мной руководить – Зюганов или Елкин. И вдруг вылезает такой лысый дядя с недовольной физией… Я думал, он вылез, чтобы рассказать про концерн AVVA и вернуть обманутым пролетариям бабки, – так нет. Он начал объяснять, что он наш папа. Здрасте.

– Зато человек реализовал себя на все 100 %.

– Ну так и что? Это разве всегда хорошо? Волочкова, Доренко и Хинштейн реализуют себя на 100 или даже 200, и разве это так уж хорошо?

– Это нам кажется перебором, заметим.