Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

Он без родителей рано учился жить. Его в девять лет в Москву отправили, потом Богучар был – сам себя отстаивал в чужой среде этот мальчишка совсем маленького роста.

Он в 14 лет узнал не только войну, когда мужики друг друга рубят на куски – а как бабы могут пленного насмерть забить мотыгами.

Он продинспектором стал в 17 лет. Судьбы решал человеческие! Мог миловать, мог под суд отдать.

Он и женился рано, в 18 лет.

Он в 19 уже несколько шедевров написал и стал московской литературной звездой.

У него обнаружился невиданный дар, в первых же рассказах он показал, насколько глубоко знает жизнь, как безупречно выхватывает невиданные в русской литературе типажи.

Жизнь научила его быстро работать и не терять присутствия духа.

И что? Так о себе заявив, с лёту взяв огромную высоту, потом он 15 лет с чужой рукописью возился, пробивая её в печать?

Да в уме ли вы?

А как скоро, как неотвергаемо получил он право именоваться народным заступником, когда к нему шли, шли, шли люди: самых разных возрастов, селяне, партийцы, военные, прокурорские работники – сплошным потоком: как к самому родному и самому мудрому. Который может всё и поможет всем.

Ему в ту пору тридцати ещё не было!

«Тихий Дон», говорят, в 20 и в 25 лет – не пишут. А вот так – как он – живут, когда тебе 18, 25, 29?

«Знает всё, не уча» – сказано было про Серафима Саровского, но на самом деле иномерность, иномирность случается в России так часто, что стала обыденностью.

Всё, не уча, – по крайней мере, многократно больше того, чему их обучили, – на века вперёд знали Пушкин, Лермонтов, Блок, Есенин.

Вы разве в Бога не верите, маловеры? Всё ищете спасения в сынах человеческих? Кому вы хотите передарить молнию, пронзившую этого прекрасного казака? Усталому деду Серафимовичу? Областному писателю Крюкову?

Кажется, это всё от ужаса перед божественным.

Сознание неспособно принять гениальность, посетившую человека, как неспособно осознать бесконечность вселенной.

Иномирность познавшего всё, не уча, Шолохова никогда не перестанет пугать.

Шолоховский случай, помимо всех рациональных объяснений, по сути своей – озарение. Ряд ближайших ему аналогов лежит именно в поэтической сфере, к небесам, как известно, располагающейся несколько ближе, чем тяжеловесная проза. Артюр Рембо начал писать стихи в 15, закончил в 20 лет и больше к поэзии не возвращался – но по сей день является одним из самых известных в мире поэтов.

Озарёнными в необъяснимо ранней юности были и Пушкин, и Лермонтов, и Блок. Мы до сих пор учим наизусть стихи, написанные ими на пороге двадцатилетия. Но через эти строчки, сочинённые вчерашними детьми, из столетия в столетие скрепляет себя целая нация. Мыслимо ли?

Есенин в 1914 году пишет невероятной силы религиозную лирику: ему 19, и он уже гений. Притом что, казалось бы, не дорожит этой гениальностью, а влеком дальше – чувством великого поиска и собственной человеческой физикой. Он стремительно перестраивается, словно бы теряя себя прежнего целиком. В 1919 году создаёт цикл имажинистских поэм – в них прежнего Есенина и не узнать.

Спустя ещё несколько лет от ломаной строфики и смысловых парадоксов переходит к прозрачной лирике, к пушкинской элегичности, снова видоизменяя себя до неузнаваемости.

И на весь этот путь с несколькими перерождениями ушло 15 лет!

А Николай Тихонов, создавший совсем молодым человеком два великих поэтических сборника – «Орда» и «Брага»? Ему было немногим за двадцать, и вскоре он отстанет от взятых тогда рубежей навсегда.

Шолохов, конечно же, куда дольше удерживал дыхание, чем Рембо, Есенин, Тихонов. Но и его изменения, если всматриваться, тоже зримы и, как у поэтов, идут волнами.

В 1925 году – это человек, прошитый ужасом Гражданской войны и вместе с тем напоённый картинами детства. Поэтому том «Донских рассказов» и два тома «Тихого Дона» сочетаемы: там слышны одни и те же голоса, видна общая палитра.

Но в 1935 году сам Шолохов уже другой. И четвёртый том «Тихого Дона» отличается от первого, он куда ближе по многим интонациям к «Поднятой целине» и совсем далёк от «Донских рассказов».

В свою очередь яростная энергия уже не юноши, а молодого, хоть и битого жизнью мужика роднит первую книгу «Поднятой целины» и «Они сражались за Родину».

А спустя 20 лет, в 1950-е, перед нами уже третий писатель, и он пишет «Судьбу человека», которая являет Шолохова закатного, уже не повышающего голос – перед нами словно бы поздний Пушкин, поздний Лермонтов, поздний Есенин.

А потом он замолкает – не как Рембо, а, скорее, как Блок. Просто это не три неполных последних блоковских года, а тридцать неполных шолоховских лет.

Прежние слова ушли, а новые, пожалуй, оказались и не нужны больше.

Человек сидел на берегу жизни, видя себя прежнего в далёкой дымке и почти не узнавая.

Наделять позднего Шолохова необходимостью сочинять что-нибудь подобное «Тихому Дону» – это как вернуть поэта в юность.

Почему же Тихонов не написал в 1970-е ещё одну «Брагу»? Как же Блок не захотел продолжить свой цикл о Прекрасной Даме? Отчего же поздний Есенин не писал более религиозной лирики, а с огромной поэмой «Гуляй-поле» не справился и черновики её сжёг?..

Это слишком рациональные вопросы. Перед нами снова те вещи, которые надо понимать, не уча.

Впрочем, разговор о поэзии вовсе не отменяет того, что и в русской классической прозе шолоховский случай есть с чем сравнить.

Существует известная аберрация представлений о классиках: людям кажется, что классики – они с бородами. В лучшем случае – пожилые.

Гоголь представляется нам рано стареющим человеком явно за 50. Но он в 20 лет опубликовал «Вечер накануне Ивана Купала». В то же время были начаты или написаны «Сорочинская ярмарка» и «Майская ночь». К 26 годам он написал повести «Старосветские помещики» и «Вий».

С 20 до 25 лет Гоголь уже был в полном смысле слова гений.

Крупнейшая его вещь – «Тарас Бульба» – в первом варианте была опубликована им… в 26 лет. Гоголь ни одного сражения своими глазами вообще не видел и в казачьей среде, которую описывал, не рос. Но надо же, написал.

«Мёртвые души» он задумал в 26, а в 32 издал первый том. И это одна из вершин мировой литературы.

Лев Толстой чаще всего изображается с огромной бородой. Но он начал писать великую повесть «Детство» в 22 года и в 24 её закончил. Как Шолохов первый том «Тихого Дона»: у него там тоже своё детство, просто хорошо спрятанное в других героях.

И Толстой в 24 года был отнесён критикой к числу литературных корифеев. В 26 лет им были начаты «Севастопольские рассказы», в 27 – опубликованы. В те же 26 он начал великую повесть «Казаки» и в 35 закончил. В 37 лет начал публиковать первые фрагменты «Войны и мира», а в 39 – закончил основную часть эпопеи. Не было у него никакой бороды, когда он сочинял большую часть принёсших ему мировую славу вещей. Он сначала совсем молодой человек был, а потом – зрелый. Но не старик совсем! А когда стал стариком – расхотел прозу писать.

О Шолохове сплошь и рядом судят люди, которые всерьёз убеждены, что писатели – это такие люди, которые, если умеют, то пишут и пишут. Если один роман написал – то чего ж ещё три не написать?

Вон написал же Лев Толстой 90 томов.

Но дело в том, что Толстой, даром что 90 томов написал, сочинил только три больших романа – «Война и мир», «Анна Каренина» и «Воскресение». Три! А не 90. И даже не 10.

Гоголь вообще автор только одного романа. «Мёртвые души», и то неоконченного. И вообще не очень понятно, писал ли он что-то последние десять лет или только жёг. Означает ли, что Гоголь ничем не подтвердил взятую в начале жизни высоту? Чего он бросил писать-то? Сочинял бы да сочинял себе. Если в начале получилось – чего потом перестало?

Если на минуту принять на веру антишолоховские версии, сама литературная судьба Шолохова выглядит несколько, что ли, анекдотично.