Ольга Голубева-Терес - Страницы из летной книжки
— Братцы, дайте чистый подворотничок, — просит Данилова. Она всегда была внимательна к своей внешности. У нее и сапоги блестели так, что вместо зеркала смотреться можно, и пуговицы отливали золотом, и волосы замысловато причесаны. Не штурман, а артистка из ансамбля песни и пляски.
— Какой подворотничок? — удивляется Оля Яковлева. — Рехнулась? Новый год на носу...
Шум, смех, суетня. Рассаживаемся. Двенадцать. Поднимаем кружки:
— С Новым годом!
— За Победу!
— Нина, туш! Музыку давай! — кричит Даниловой Женя. — Или руки еще дрожат?
— Не выдумывай.
— Насчет рук не настаиваю, но голос-то дрожал. И команды путала над целью: то ли боевой, то ли ой-ей-ей!
Все смеются. В авиации принято о пережитом говорить с юмором.
— А мой штурман, — переждав смех, тягуче говорит Худякова, — мой штурман...
Я умоляюще смотрю на нее: ну, не говори, не надо. И Нина, всегда беспощадно насмешливая Нина, жалеет меня:
— Да ничего особенного, — махнула она рукой, — мышей гоняла. Развели тут...
Но девчонки понимают и тут же подхватывают:
— Визжала: «Мышь!»
— Я видела, как фрицы разбегались от ее дикого визга.
Хохочут... А елка гибко подрагивает, пружинит своими раскидистыми ветками, охорашивается, зеленеет так, будто она в лесу, будто она живая.
А вечер опять хороший такой,
Что песен не петь нам нельзя... —
запевает Аня Бондарева.
— Нина, вальс!
Места в комнате мало. Поэтому суматошно и весело. Пары сталкиваются, теснят друг друга к стенке. Приспособленные из снарядных гильз и подвешенные на телефонном проводе к потолку светильники раскачиваются, и свет мечется по лицам. Кончается музыка. Но никто не идет к столу. Нина, передав одному из гостей баян, просит:
— А ну, тряхнем стариной! Цыганочку.
Молодцевато расправив под ремнем гимнастерку, Данилова, подбоченясь, прошлась по кругу.
— Быстрей! — крикнула она баянисту и сыпанула такую дробь чечетки, что все ахнули от удовлетворения.
— И-эх! — крикнула Аня Бондарева. Словно ветром ее сорвало с места. Она завертелась вьюном, выделывая ногами такие кренделя, что в глазах зарябило.
— Гляди, братцы!
— Вот здорово!
— Давай, давай!..
В круг пляшущих выходит Полина Ульянова и, подняв руку, как бы приглашая последовать ее примеру, запевает:
Только на фронте проверишь
Лучшие чувства свои,
Только на фронте измеришь
Веру и крепость любви.
Нынче у нас передышка,
Завтра вернемся к боям.
Что же твой голос не слышно,
Друг наш походный баян?
Снегурочка в белоснежном наряде, сделанном из простыней, разносит новогоднюю почту. В маленьких записочках написано почти одно и то же: «Дожить до победы! Счастья...»
Ко мне подошла Ольга Яковлева и подала треугольник:
— Счастливая...
Я обрадовалась: письмо было от мамы. Она писала, что мой старший брат третий раз ранен, а младший уехал в военно-морское училище. Папа наконец добился призыва в армию, а она, мама, осталась одна. Я с грустью подумала: мама не спит ночами, думая, а живы ли ее дети? И гадает в новогоднюю ночь...
Матери... матери... Разве для войны они растят своих детей?
Обида
«22 января 1944 года — 7 полетов — 9 часов. Бомбили Багерово. Сбросили 700 кг фугасных и осколочных бомб. Подавлен огонь 1 артточки, пожар. Подтверждает экипаж Алцыбеевой».
После напряженной работы в сложных метеоусловиях, под обстрелами, после полетов в Эльтиген хотелось немного передохнуть, отоспаться за прошлые ночи и впрок. И я, признаться, обрадовалась, когда облака опустились почти до земли и полеты отменили. Но отдыхать нам не пришлось. Тут же штаб запланировал занятия. То изучение материальной части, уставов и вооружения, то политучеба и лекции, то собрания или зачеты разные, то конференции или зубрежка силуэтов вражеских самолетов, то знакомство с пехотной тактикой или занятия по химзащите, аэронавигации и теории полета. Всего не перечислишь, что планировал штаб для повышения нашего уровня. В авиации всегда много учились, и это, конечно, было необходимо. Но и скоро надоедало, тянуло в воздух, и мы молили бога дать нам хоть мало-мальски летную погоду. Но небо и не собиралось очищаться от туч.
В этот день с утра шел мокрый снег. Невзирая на непогоду, все штурманы нашей эскадрильи работали на аэродроме. Проверяли девиацию компасов. Девиация — это отклонение стрелки компаса от магнитного меридиана. Происходит это под влиянием электромагнитных полей, больших масс железа. Не устрани девиацию — ошибка в показании компаса могла доходить до 15-20 градусов. Положено было перед подвеской бомбы размагничивать. С компасов же списывалась остаточная девиация и учитывалась при нахождении на маршруте. К обеду мы насквозь вымокли и устали. Покрути-ка вручную самолет за хвост, потаскай-ка его по курсам на земле.
...В эскадрилью пришла к самому получению задачи. Достала карту, проложила маршрут на фашистский аэродром у Багерово. Сделала все расчеты и долго сидела, безучастно глядя в карту. На меня никто не обращал внимания.
В комнату вошел метеоролог. Он недавно прибыл из училища. Был самоуверен и заносчив. Сухощавый и длинный как жердь, он почти всегда был объектом наших шуток. Я не отставала от девчат, подтрунивая над ним, но сегодня мне было не до шуток.
— Как погодка в верхних слоях? — весело встретила метеоролога Аня. — Все разглядел?
— Запутанная, — ответил он Ане и, повернувшись ко мне, добавил: — Там такая путаница, как в голове штурмана...
Я не дослушала. Выскочила из комнаты. Мимоходом взглянула на Ульяненко и поразилась ее бледности и отрешенности. «Чего это с ней?» — подумала я. В сенях слышались визги, смех, возня. Это девчата из комбинезонов мышей вытряхивали.
На аэродром мы приехали с Ниной порознь. Я подошла к машине, когда она прогревала мотор. Я влезла в кабину, и Нина порулила на старт. Мы вылетали первыми.
Мягко рокотал мотор. С приборной доски смотрели в лицо различные цифры. Самолет ныряет в облако, вырывается на простор, снова ныряет... Перед Керченским проливом Нина стала набирать высоту и, пробив облака, вырвалась в простор, полный сияния и блеска. Широкой белесой полосой тянулся через созвездия Млечный Путь. Над ковшом Большой Медведицы стояла Полярная звезда. Звездные россыпи, где гуще, где реже, покрывали необозримый простор неба. Я люблю это мгновение, когда тьма, облепившая самолет, вдруг исчезает и перед глазами открывается небо с бесчисленными звездами.
