Коллектив авторов Биографии и мемуары - Марк Бернес в воспоминаниях современников
Марк Бернес был не только великолепным, тонким и музыкальным исполнителем и популяризатором советских песен. Он был замечательным актером. В кино остались десятки его ролей, образов, созданных им и навсегда оставшихся с нами.
И в каждом образе, в каждой песне, какими бы они ни были разными и непохожими, было одно — присутствие самого Марка Бернеса — талантливого, обаятельного, улыбчивого. Неповторимого…
Марк умел и любил работать над песней. Он долго «вживался» в песню, привыкал к ней. Иногда придирался буквально к одной ноте, к одному слову. Мы с ним часто ссорились во время работы. Самую серьезную ссору вызвала песня «Три года ты мне снилась». С первого раза песня ему не понравилась, «не пошла» у него. Он сказал, что это не «его» песня и петь ее он вообще не будет. Отказывается.
Л. Луков, режиссер «Большой жизни» (из второй серии картины и была песня), приказал Бернесу песню учить и назначил на следующее утро запись. Бернес ушел разъяренный…
Утром он явился на студию тихий и ласковый. За ночь он «впелся» в музыку, «сжился» со словами — песня уже не казалась ему чужой, она ему уже нравилась, он легко ее напевал. Запись прошла быстро и удачно. Эта песня навсегда вошла в репертуар Марка, он полюбил ее.
Должен сказать, что ссорились мы с ним только по творческим вопросам. Ни одна ссора всерьез не омрачила нашу многолетнюю дружбу…
Мы много ездили с ним по стране с выступлениями. И всегда он был с постоянным аккомпаниатором — он боялся композиторских экспромтов, отыгрышей, перемен тональностей. Один раз только довелось мне аккомпанировать Марку — в фильме «Истребители».
Будучи от природы очень музыкальным человеком, Марк все же иногда учил песню долго и мучительно. Требовал повтора мелодии в аккомпанементе, в оркестре — без этого просто боялся петь.
Это был некий психологический барьер, а может быть, просто привычка — слышать основную мелодию песни.
У Бернеса была огромная почта. Самые смешные письма он всегда приносил мне. У меня сохранилось их немало. Бог ты мой, как только не искажали поклонники фамилию своего кумира: Гернес, Бернас, Дарнес, Верникс, Вернес, Берникс, Бэрнэс, Бернет, Бирнез!
Каких только просьб, советов, пожеланий там не высказывалось. Но одно роднило все эти фантастические количества листков — любовь к Марку Бернесу. Любовью они были вызваны к жизни, от любви, от обилия чувств посланы артисту. Были и серьезные письма, ими Марк очень дорожил, читал друзьям, всегда отвечал адресатам.
Марка Бернеса любили и ценили одинаково и люди старшего поколения, и молодежь. Наши французские коллеги считали его советским эстрадным певцом номер один.
После смерти Марка я стал получать письма от его адресатов. Они знали о нашей дружбе, просили о ней рассказать подробнее. Просили фотографии Марка, его пластинки, просили мои песни, которые он исполнял… Ответить всем — невозможно.
Сняты две документальные ленты о Марке Бернесе. Выпущена большая пластинка. Остались пленки, десятки фильмов, множество фотографий… И все же не это главное. Главное — он жив в каждом из нас, жив в памяти всех его знавших и не знавших, в памяти всех его любивших.
А каким нежным отцом был Марк… Как он радовался рождению своей дочери Наташи. Как заботился о ней, когда она совсем крошкой осталась без матери. Он мог часами рассказывать о том, как она спит, как ест, как улыбается.
В середине пятидесятых годов на радио были популярны передачи «В гостях у киноактеров». Была передача и «В гостях у Марка Бернеса». И Марк попросил, чтобы в ней обязательно прозвучал голос Наташи, «маленькой хозяйки» его дома. Вот так в архивах сохранился на пленке рядом с голосом отца голосок трехлетней девочки.
— Наташенька, а что ты больше всего любишь?
— Стеклянные конфеты…
«Стеклянными конфетами» Наташа называла леденцы…
Помню, как дружественно и весело выступил Марк на вечере, посвященном моему пятидесятилетию. Он составил целую антологию моих песен. Примерно это было так. Марк вышел на сцену и, обращаясь ко мне, сказал:
— Дорогой Никита, мы знакомы с тобой очень давно. Сейчас я напомню тебе, как началась наша дружба…
И тихонько напел:
В далекий край товарищ улетает,
Родные ветры вслед за ним летят.
Любимый город в синей дымке тает,
Знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд…
— А потом она продолжалась, наша дружба… И снова напел:
Спят курганы темныи,
Солнцем опаленныи…
— Это ты так научил меня петь, на «и», — смеясь, сказал Бернес.
И туманы белыи ходят чередой.
Через рощи шумныи и поля зеленыи
Вышел в степь донецкую парень молодой…
(В шутку я сказал ему на записи, что именно так поют донецкие шахтеры, и он старательно выпевал на концах слов «и» вместо «е», нескоро узнав о подвохе.)
— Шли годы, и ты помнишь, Никита, многие пели?..
Присядь-ка рядом, что-то мне не спится,
Письмо я другу нынче написал…
— И это пели, помнишь?..
А я иду и вспоминаю,
Мне снится улица ночная,
И огонек в твоем окне
Горит сегодня, как бывало…
— А потом началась война, и я пел вместе со всей страной свою любимую песню:
Темная ночь, только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах,
Тускло звезды мерцают…
— Но мы пели не только грустные песни, пели и веселые. Правда, часто от них было весело всем, кроме нас с тобой…
Шаланды, полные кефали,
В Одессу Костя приводил…
— А годы все шли, и как-то незаметно ушла молодость, пришла зрелость, а вместе с ней новые песни:
На кораблях ходил, бывало, в плаванья,
В чужих морях бродил и штормовал…
— И еще:
Как это все случилось,
В какие вечера?
Три года ты мне снилась,
А встретилась вчера…
— И эта:
Ну что ж сказать, мой старый друг,
Мы в этом сами виноваты,
Что много есть невест вокруг,
А мы с тобою не женаты…
— И наконец пришла и эта песня:
Голова стала белою,
Что с ней я поделаю?..
— Да, много лет мы с тобой, дорогой мой Никита, дружим, работаем… Много песен перепели… Так что же мы, старик, будем петь дальше?
Нет, никогда я не забуду этого вечера и этого выступления Марка.
