Федор Галкин - За рычагами танка
— А уж насчет вреда-то ты, Василий Агеевич, подзагнул, — насупившись, заметил Рагозин.
— А вот и не подзагнул. Ждали мы его больше двадцати минут? Ждали. А противник за это время дремал? Нет. Он использовал эти минуты против нас.
— Не ворчи, Василий Агеевич, он ведь хотел лучше, — прервал Мягкова Рагозин, — чтобы надежнее оградить товарищей от случайностей, а вышло…
— Я про то самое и речь веду, что мало только хотеть, надо еще и уметь. Ты механик-водитель — самая главная должность в танковом экипаже. Да, кроме того, еще и мастер своего дела. Танковым асом называют тебя ребята, и не зря. Я ведь знаю, что на таран идти не просто, надо машину чувствовать, как самого себя, каждый ее агрегат знать, на что способен. Разогнать машину не сложно и двинуть противника с разбегу такой махиной тоже большого труда не требуется. Вот чтобы противника сбить, а самому остаться невредимым. — тут уж надобно умение. Не выключи вовремя сцепление — коробку передач порвешь или двигатель заглушишь. Выключи раньше срока — силу удара потеряешь. Так что нужно мастерство, а оно не сразу, а временем и практикой приобретается. Если же я сяду за рычаги, какое бы желание ни имел, все равно так чисто не разделаюсь с пушкой или танком противника, как это делаешь ты. Так же и Волков. Он мастер по рации, у него практика, опыт богатый, а в разведку пошел впервой, тут у него не было мастерства. Комбат это знал, потому и задачу ему ставил ограниченную, посильную. Он же нарушил приказ и пропал зря. Это я говорю не в укор ему, погибшему, а для того, чтобы каждый из нас сделал из этого вывод. Конечно, осторожность должна иметь границы, она хороша, пока не переросла в нерешительность. Нерешительность на фронте — самый лютый враг.
Похоронив боевого товарища, батальон двинулся вперед, растекаясь по параллельным улицам. Взаимодействуя с другими частями, ломая сопротивление врага, танкисты майора Малявина настойчиво продвигались к центру города. А к вечеру комбат получил задачу — любой ценой пробиться к железной дороге в район станции и перекрыть пути подхода противнику.
Легко только сказать «пробиться», когда у гитлеровцев пятнадцатитысячный гарнизон в Вильнюсе, много артиллерии и танков. Комбат доложил начальству, что в уличных боях батальон понес большие потери в живой силе и технике, просил усиления. Ему подбросили с десяток танков из ремонта и еще раз напомнили, что он к утру должен перерезать железнодорожные пути, по которым противник получает подкрепление.
Майор задумался: приказ он, конечно, выполнит, к железной дороге пробьется, но что останется от батальона, если идти напролом, в лоб? А чтобы пробиваться в обход, нужно знать каждый переулок и закоулок в городе. И тут кто-то подсказал, что в батальоне есть сержант, который до войны несколько лет жил в Вильнюсе.
Малявин долго беседовал с ним, делая отметки на развернутом перед собой плане города. Потом посадили сержанта в танк Рагозина и, когда стемнело, стали выводить батальон с улицы.
«Парень оказался не из трусливых, — рассказывал позднее Рагозин, — выбрался из танка и, сев на броню рядом с моим люком, велел сворачивать влево. Спрашиваю, куда повел, по прямой-то до железной дороги ближе, скорее пройдем! А он отвечает: „Прямо только вороны летают, да и то, когда ветра нет“. Попробуем за спиной у гитлеровцев пробраться, пока они на главных улицах шумят. Ваш комбат сообразил что к чему».
Вышли мы на северо-западную окраину города и по глухим улочкам да переулкам пробрались к железной дороге без особого шума. Скоро начало светать. Комбат стал расставлять танки для удара по железнодорожным путям и по группе церквушек на противоположной стороне дороги, где сосредоточился враг. Вдруг в затянутом утренней дымкой небе послышался вибрирующий рокот моторов. «Бомберы! — крикнул кто-то из нашей роты. — Сейчас будут молотить». Действительно, самолеты, сделав круг, стали заходить, а когда оказались в районе церквушки, из них посыпались черные предметы. Все, кто был вне танков, бросились к люкам. Но это были не бомбы. Через несколько секунд все небо над нами расцветилось куполами парашютов. Стало ясно, что это вражеский парашютный десант. Гитлеровцы подбрасывают подкрепление. Сразу все танковые пушки вздернулись кверху. Пулеметы застрочили по воздушным пиратам. Танкисты, высунувшись из люков, стали вести огонь из автоматов.
Немногие из десантников, лишь те, что падали затяжным, опустились в район церквушки, к своим. Тех же, у кого парашют открылся сразу, подхватывало ветерком и несло прямо к нам на танки. Попав под наш огонь, многие из них приземлились уже убитыми. Другие, путаясь в стропах, пытались отстреливаться, но под огнем наших ребят или падали замертво, или, подняв руки, сдавались.
Железная дорога была перерезана танкистами недалеко от станции. Гитлеровский гарнизон, засевший в районе деревни с церквушкой, лишился подкрепления и был полностью уничтожен подошедшими частями нашей пехоты.
После боев за Вильнюс танкистам довелось драться за освобождение Шяуляя и других городов Литвы, а затем после пополнения материальной частью и личным составом — принять участие в Мемельской операции.
Недалеко от Литовского селения Дервоненай произошла скоротечная схватка трех тридцатьчетверок роты старшего лейтенанта П. Новикова с девятью фашистскими танками. Взвод роты Новикова из батальона капитана Малявина 5 октября 1944 года из района Шяуляя пошел в разведку. Как выяснилось позже, взвод наткнулся на танковую засаду гитлеровцев и несмотря на трехкратное превосходство противника принял бой.
Когда, не дождавшись разведчиков, батальон Малявина подошел к месту схватки, противник уже отошел. Танкистам, собравшимся у перекрестка, представилась картина, по которой ясно можно было предположить все, что происходило здесь полчаса назад: три наших тридцатьчетверки и три фашистских средних танка догорали на поле боя. С одной из наших машин сорвана взрывом боекомплекта и отброшена в сторону башня. На ней — цифра 210. Это был номер танка командира роты старшего лейтенанта Павла Новикова. Вокруг сгоревших танков земля перепахана гусеницами. Как видно, машины сходились и на таранные удары. Здесь же на истерзанной гусеницами земле, широко раскинув руки, лежал командир роты. Он был мертв. Рядом в различных позах валялись поверженные гитлеровцы. Видно, дело дошло до рукопашной. Капитан Малявин склонил голову над телом боевого друга, горестно вздохнул:
— Да, у Павла хватка была мертвая, человек он был недюженной силы…
Осматривая место схватки, Рагозин заглянул в открытый командирский люк сорванной башни. В ней, втиснувшись между ограждением пушки и бортом, лежал наш танкист. Жив он или мертв — определить было трудно.
