Август Кубичек - Фюрер, каким его не знал никто. Воспоминания лучшего друга Гитлера. 1904–1940
Глава 8
Увлечение Рихардом Вагнером
Я намеренно поставил рядом главы, посвященные первой любви Гитлера и его страстному увлечению Рихардом Вагнером. Они связаны друг с другом, потому что Стефания воплощала для Гитлера саму женственность в одной идеальной женщине, – это определило тот путь, по которому он будет следовать много лет. Рихард Вагнер – и человек, и его произведения – был олицетворением всего немецкого искусства. Стефания никогда не смогла бы исполнить ту роль, которую требовали от нее его замыслы и стремления, если бы она – по своей внешности, поведению и манерам – не была равной тому женскому идеалу, изображенному Рихардом Вагнером в своих великих музыкальных драмах. Адольф видел свою любовь в образе Эльзы, Брунгильды, Евы из «Нюрнбергских мейстерзингеров»; в каком-то смысле она была творением вдохновения самого мастера и спустилась, как это было предопределено, из мира вагнеровской мечты в реальность.
Отношение Гитлера к Стефании было одной из сторон его восхищения Вагнером. Если посмотреть под другим углом зрения, то с первого мига, когда он увидел Стефанию, его чувства к Рихарду Вагнеру стали настоящей страстью, но только когда его любовь расцвела, его художественные склонности превратились в преданность. Тот факт, что эта любовь была односторонней и никогда не имела серьезного отклика, а потому и никогда не была востребованной, даже еще сильнее влек его к великому мастеру, в чьих произведениях он мог найти успокоение и утешение, в которых ему отказывала его горько-сладкая любовь. С ранней юности и до своей смерти Гитлер оставался верным человеку из Байройта. Точно так же, как Стефания в ходе этих необычных романтических отношений, которые не были таковыми в обычном понимании этого слова, стала существом из его фантазий, постепенно, с годами Адольф Гитлер, вероятно, создал своего собственного «личного» Вагнера, добавив к своему восприятию этого человека многое из того, что было плодом его воображения.
Музыкальное образование Гитлера было весьма скромным. Помимо его матери, большую роль в нем сыграл отец Леонард Грунер из хора при бенедиктинском монастыре в Ламбахе, который обучал Адольфа как хориста в течение двух лет. Когда мальчик пришел в хор, ему было восемь лет – чрезвычайно восприимчивый возраст. Те, кто знает уровень культуры в этих старых австрийских учреждениях, оценят то, что едва ли можно было получить лучшее музыкальное обучение, чем в хоре под хорошим руководством. К сожалению, это многообещающее начало не имело продолжения, хотя чистый, уверенный голос юного Гитлера радовал всех, кто слышал его пение. Его отца, очевидно, это мало интересовало. В табелях мальчика за начальную школу по пению всегда стояло «отлично», но в реальном училище не было никакого музыкального обучения. Всякий, кто хотел получить его, должен был платить за частные уроки или идти в музыкальную школу. Из-за того, что ежедневно ему приходилось тратить больше двух часов на дорогу между Леондингом и реальным училищем, у Адольфа не было бы времени на частные музыкальные уроки, даже если бы его отец относился к этому благосклонно.
Адольф проявлял огромный интерес к моему музыкальному образованию, но тот факт, что я понимал в музыке больше, чем он, лишал его покоя. Благодаря нашим регулярным беседам о музыке он поразительно быстро познакомился со всеми техническими терминами и выражениями. Он пошел, так сказать, по «низкой» дороге, тогда как я выбрал «высокую», и все же он мог говорить обо всем, что угодно, в музыке, не изучая ее систематически. Беседы о ней пробуждали в нем понимание. Я могу лишь сказать, что он очень глубоко чувствовал музыку, и это часто поражало меня, ведь в действительности он ничего о ней не знал. Разумеется, это самообразование имело свои границы, как только он дошел до настоящей игры на каком-нибудь инструменте. Здесь необходимы были систематические занятия, постоянная практика, решимость и терпение, качества, которых не было у моего друга, хотя ему не нравилось, когда ему об этом говорили. Его огромная способность к сопереживанию, его фантазии и безграничная уверенность в себе делали незначительными те качества, о которых я говорил. Он был уверен, что может соперничать. Правда, как только он прижал подбородком мой альт и взял смычок, он уже больше не был так уверен в победе. Я вспоминаю, как он удивился тому, что это было не так просто, как выглядело, и, когда я взял у него инструмент, чтобы сыграть ему что-то, он не захотел слушать. Его раздражало, что существовали вещи, которые побеждали его волю. Конечно, он был уже слишком взрослым для начального обучения.
Однажды он с напором сказал мне: «А вот теперь я посмотрю, является ли музыка тем волшебством, как ты говоришь!» – и с этими словами объявил о своем решении выучиться игре на фортепиано, будучи убежденным в том, что в скором времени овладел бы ею. Для уроков он нанял Джозефа Преврацкого и вскоре понял, что без усердия и терпения этого добиться нельзя. Опыт, который он получил с Преврацким, можно было сравнить с моим опытом общения со старым сержантом-музыкантом Копецким. У Преврацкого не было времени на интуитивные идеи и веселые импровизации, он настаивал на «тренировке беглости пальцев» и строгой дисциплине. Здесь перед Адольфом встала дилемма. Он был слишком горд, чтобы просто отказаться от своей попытки, на которую возлагал такие большие надежды, но это тупое «упражнение пальцев» приводило его в ярость. Я легко переносил этот конфликт, так как в вопросах музыки Адольф не мог меня дезориентировать так, как в каких-то других. Я заметил, что его вспышки гнева против «дурацкой музыкальной гимнастики» Преврацкого начали ослабевать.
Когда я переступал порог квартиры на Гумбольдтштрассе, 19, с каждым разом становилось все очевиднее, что никакого значительного прогресса в игре на фортепиано он не достиг, так как в моем присутствии он избегал даже открывать крышку хорошего инструмента фирмы «Хайтцман». Имя Преврацкого звучало в наших разговорах все реже, и таким образом «изучение игры на фортепиано» было потихоньку похоронено. Не могу сказать, как долго Адольф занимался. Конечно, это был не год, хотя казалось, что прошел чрезвычайно длинный период, в течение которого Гитлер находился во власти Преврацкого. И все равно позднее, в Вене, когда мы сочиняли оперу – к сожалению, она так и не была закончена – для нашей учебной сцены, Адольф взял на себя не только стихотворную ее часть, но и музыкальную тоже, хотя он оставил мне, по крайней мере, ведущую тему. Так он доказывал, что, несмотря на все предыдущие контраргументы, наибольшее значение в музыке имело вдохновение, а не беглость пальцев.
