Август Кубичек - Фюрер, каким его не знал никто. Воспоминания лучшего друга Гитлера. 1904–1940
Каждый вечер я должен был возвращаться на Гумбольдтштрассе с вечерней прогулки кратчайшим путем. Я часто заставал Адольфа за каким-то большим чертежом. «Я принял решение, – сказал он совершенно серьезно, выслушав мой доклад. – Я решил построить дом для Стефании в стиле ренессанс». И мне пришлось высказывать свое мнение, особенно относительно того, нравится ли мне форма и размер музыкальной комнаты. Особое внимание, по его словам, он уделил акустике этой комнаты и попросил меня сказать, где должно стоять фортепиано, и так далее и тому подобное. Все это говорилось так, будто не было ни малейших сомнений в том, что эти планы будут осуществлены. Робкий вопрос насчет денег вызвал грубый ответ: «Да к черту деньги!» – это выражение он употреблял часто.
Мы немного поспорили о том, где будет построена его вилла. Как музыкант, я был за Италию. Но Адольф настаивал на том, что ее можно построить только в Германии вблизи большого города, чтобы они со Стефанией могли ездить в оперу и на концерты.
Как только Адольф смог вставать с постели, он отправился в город и занял свое место у Шмидторека. Он был еще очень бледен и нездоров. Как обычно пунктуальные, появились Стефания и ее мать. Увидев Адольфа с бледным лицом и запавшими глазами, она улыбнулась ему. «Ты заметил?» – счастливый, спросил он меня. Начиная с того момента его здоровье быстро пошло на поправку.
Весной 1906 года, когда Адольф уезжал в Вену, он дал мне подробные инструкции относительно того, как я должен себя вести со Стефанией, ведь он был уверен, что она вскоре спросит меня, не заболел ли снова мой друг, раз я стою один. И тогда я должен был ответить следующее: «Мой друг не болен, но ему нужно было уехать в Вену, чтобы учиться в Академии искусств. Когда его учеба закончится, он проведет один год путешествуя – за границей, разумеется». (Я настаивал на том, чтобы мне было позволено сказать «в Италии». «Ладно, хорошо, в Италии».) «Через четыре года он вернется и будет просить вашей руки. В случае утвердительного ответа будут немедленно начаты приготовления к свадьбе».
Пока Адольф был в Вене, мне, естественно, приходилось регулярно посылать ему письменные отчеты о Стефании. Так как дешевле было посылать открытки, нежели письма, Адольф перед своим отъездом назвал мне кодовое слово для обозначения Стефании. Им стало слово «Бенкайзер», фамилия бывшего его одноклассника. Художественная открытка, отправленная мне 8 мая из Вены, показывает, насколько сильно этот Бенкайзер по-прежнему занимал его мысли, несмотря на множество новых разнообразных впечатлений в Вене. «Я жажду возвратиться в свой любимый Линц и Урфар», – написано в ней. Выделенное слово намекает, разумеется, на Стефанию, которая там жила. «Мне нужно снова увидеть Бенкайзера. Мне хотелось бы знать, чем он занят».
Несколько недель спустя Адольф возвратился из Вены, и я встретил его на вокзале. До сих пор помню, как мы по очереди несли его баул, а он настаивал, чтобы я немедленно рассказал ему все о Стефании. Мы торопились, потому что вечерняя прогулка должна была начаться через час. Адольф не хотел верить, что Стефания не спрашивала о нем, ведь он был убежден в том, что она так же стремилась к нему, как и он к ней. Но в глубине души он был рад, что у меня не было случая рассказать Стефании о его грандиозных планах на будущее, так как его перспективы на тот момент были неблестящими. Мы зашли на Гумбольдтштрассе, чтобы только поздороваться с его матерью, и поспешили к Шмидтореку. Волнуясь, Адольф ждал. Точно в обычное время появилась Стефания со своей матерью. Она бросила на него удивленный взгляд. Этого было достаточно – большего ему не было нужно. Но я был в нетерпении. «Ты же видишь, что она хочет, чтобы ты заговорил с ней», – сказал я другу. «Завтра», – ответил он.
Но завтра ничего не случилось, и прошли недели, месяцы и годы, а он не предпринимал никаких шагов к тому, чтобы изменить положение дел, которое доставляло ему столько волнений. Было естественно, что Стефания не шла дальше первого этапа, когда обмениваются взглядами. Самое большее, что Адольф мог от нее ожидать, – это цветок, брошенный ему с шаловливой улыбкой во время беспечного праздника цветов. Кроме того, любое ее движение, выходящее за строгие рамки условностей, уничтожило бы ее образ, который Адольф хранил в сердце. Возможно, даже эта необыкновенная робость была подсказана страхом того, что любое более близкое знакомство может уничтожить этот идеал. Ведь для него Стефания была не только воплощением всех женских добродетелей, но и женщиной, которая проявляла величайший интерес ко всем его обширным и разнообразным планам. Не было другого человека, кроме него самого, которому он приписывал бы столько знаний и интересов. Малейшее отклонение от этой картинки ввергло бы его в невыразимое разочарование.
Конечно, я убежден, что первые слова, которыми он обменялся бы со Стефанией, вызвали бы это самое разочарование, потому что она была, по существу, молодой счастливой девушкой, подобной тысячам других, и, безусловно, у нее были те же самые интересы. Адольф напрасно искал бы те грандиозные мысли и представления, которыми он наградил ее в такой степени, что сделал из нее женское подобие себя самого. Только самая жесткая дистанция могла сохранить этот идол.
Оказалось, что молодой Гитлер, который так глубоко презирал буржуазное общество, тем не менее в своем романтическом увлечении соблюдал его законы и этикет строже, чем многие представители самой буржуазии. Правила буржуазного поведения и этикета стали для него баррикадой, за которой он спрятал свое отношение к Стефании. «Я с ней незнаком» – как часто я слышал от него эти слова, хотя он легко мог преодолеть такое препятствие. Но это строгое соблюдение общественных норм было частью всей его натуры. Это явствовало из его аккуратной одежды и правильного поведения, а также из природной учтивости, которая так нравилась в нем моей матушке. Я никогда не слышал, чтобы он использовал в речи сомнительное выражение или рассказывал двусмысленную историю.
Так что, несмотря на все явные противоречия, эта странная любовь Гитлера к Стефании вписывается в его характер. Любовь была той областью, в которой могло случиться непредвиденное, что могло стать опасным. Сколько людей, имеющих прекрасные замыслы, были вынуждены сойти со своего пути из-за беспорядочных и запутанных любовных связей. Необходимо было соблюдать осторожность!
Инстинктивно молодой Гитлер нашел единственно правильное отношение к своей любви к Стефании: он имел любимую девушку и в то же самое время не имел ее. Он выстраивал всю свою жизнь так, будто эта любимая девушка уже была полностью его. Но так как он сам избегал любой личной встречи, эта девушка – хоть он и видел, что она вполне земное существо, – оставалась в мире его мечты, и на нее он мог проецировать свои желания, планы и идеи. И таким образом он не давал себе отклониться от своего собственного пути; в действительности эти странные отношения – благодаря силе любви – укрепили его собственную волю. Он представлял Стефанию своей женой, строил дом, в котором они вместе жили, окружал его великолепным садом и обставлял его так, как на самом деле он сделал позже на Оберзальцберге, но без нее. Это смешивание мечты и реальности было характерной чертой молодого Гитлера. И всякий раз, когда возникала опасность, что любимая совершенно исчезнет в царстве фантазий, он спешил на Шмидторек и убеждался, что она действительно ходит по земле. Гитлер был тверд в выборе своего пути не благодаря реальной Стефании, а благодаря воображаемой. Так, Стефания была для него в двух ипостасях: одна ее часть была реальной, а другая – желанной и воображаемой. Во всяком случае, Стефания была самой прекрасной, самой плодотворной и самой чистой мечтой его жизни.
