«Я много проскакал, но не оседлан». Тридцать часов с Евгением Примаковым - Завада Марина Романовна

— Сейчас, когда Борис Абрамович осел в Лондоне, изредка являя лишь свой виртуальный образ, кажется почти нереальным, что он жил среди нас и даже делал президентов… Так был ли Березовский?

— Березовский был. К сожалению. И сделал много плохого. После моего выступления насчет экономических преступлений он заявил в прессе, что с этого момента начинается отсчет времени пребывания Примакова на посту премьер-министра. Это следовало воспринимать как объявление войны. А поскольку на войне все средства хороши, Березовский буйно занялся подтасовками, распространением диких слухов, примитивной ложью. Мои слова были передернуты самым бессовестным образом, суть сказанного извращена. Заменив выражение «экономические преступники» на «коммерсанты и предприниматели», Борис Абрамович подытожил: «Это был знак системе. И система начала действовать старыми кагэбэшными методами».

За глаза воюя со мной, Березовский параллельно искал встреч. Раз мне позвонил один высокопоставленный чиновник: «Слушай, Березовский стоит у калитки Белого дома. Я тебя прошу: прими его на пять минут». Из уважения к звонившему я согласился. Но чтобы понять подоплеку происходящего, вы должны знать предшествующие обстоятельства.

Зимой ко мне пришел министр внутренних дел Сергей Степашин. Минуя секретаря, положил на стол докладную записку. В ней говорилось, что только открытие уголовных дел способно возвратить в Россию огромные суммы, которые продолжают незаконно уплывать за рубеж. В записке приводились фамилии многих наших олигархов, крупных бизнесменов… Но самое интересное: фамилии Березовского там не было. Не думаю, из-за того, что Степашин с ним как-то связан. Сергей Вадимович — честный мужик. Я написал в резолюции, что в случае необходимости и достаточной обоснованности уголовные дела следует открывать. Из рук в руки дал бумагу Степашину. Она даже не проходила через канцелярию.

Министр расписал документ своим заместителям — Рушайло и Кожевникову, с указанием о ходе работы давать материалы для доклада премьеру. И вот у меня в кабинете появляется Березовский с копией докладной записки, меньше всего предназначенной ему. Как у него оказался служебный документ МВД, могу только догадываться.

Характерно мое первое знакомство с Березовским, еще когда я работал в МИДе. Березовский пришел ко мне — он тогда занимал официальный пост в Совете безопасности — перед одной из своих поездок в Тбилиси и попросил проконсультировать по грузино-абхазским отношениям. Проблема не входила в компетенцию Бориса Абрамовича (его только собирались назначить председателем Исполнительного секретариата СНГ). Тем не менее, узнав от меня, что на Смоленской площади подготовлен проект документа, который будет предложен конфликтующим сторонам для обсуждения, Березовский захотел его почитать. Перелистав пару страниц, попросил разрешения снять копию. Я отказал. Тогда он поклялся, что не покажет ее никому — это нужно лишь для того, чтобы он правильно ориентировался в своих разговорах в Тбилиси.

Я был вне себя, когда мне сообщили, что, курсируя между Тбилиси и Сухуми, Березовский вовсю оперирует полусырым проектом. Вернувшись в Москву, он ничтоже сумняшеся снова попросил аудиенции. С трудом сдерживаясь в выражениях, я высказал все, что думаю о проявленной нечестности. Но Березовский с видом невинно оклеветанной жертвы пожал плечами: «Вы же сами дали мне этот документ и разрешили работать с ним. Я не помню ни о каких ограничениях». Решил прекратить с ним любые контакты.

— Березовский объявился в Доме правительства с просьбой, чтобы лично его не трогали?

— Я не совсем понял цель прихода. Он был взбудоражен, пытался объясниться по поводу «готовящихся арестов». Мне даже стало его по-человечески жалко. Вырвалось: «Уверяю, ни о каких указаниях о вашем аресте не слышал и тем более их не давал. Я не руковожу правоохранительными органами, чтобы заводить уголовные дела». Не стоило проявлять сочувствие. Потом мне рассказывали, что Березовский опубликовал какое-то интервью, где опять все переврал, наговорил обо мне кучу ерунды. Может, теперь кается в Лондоне. (Усмехается.)

— В свете вашей резолюции на записке Степашина вас, вероятно, не должны шокировать «дело «ЮКОСа», арест Ходорковского?

— Здесь много вопросов по процедуре, процессам… Но я с самого начала был против ареста Ходорковского до суда. Мы находились с Путиным за границей, когда я узнал о случившемся. Заметил: «Владимир Владимирович, так нельзя. Зачем заключать Ходорковского под стражу до рассмотрения дела в суде?» Президент ответил: «Если считаете нужным, выскажите свое мнение публично». Я так и поступил. Выступил по телевизору.

Сказанное не означает, что я был против расследования. Под конец Ходорковский вел себя вызывающе. Он, например, принимая участие в одной из конференций ТПП, заявил, что сейчас главная задача крупных компаний — иметь лоббирующие структуры во всех ветвях власти.

— В лоббировании как таковом нет ничего плохого.

Во многих странах оно регулируется законом.

— Вы говорите о цивилизованном лоббировании, а Ходорковский — о расстановке своих людей в правительстве, парламенте, судах, где угодно, вплоть до правоохранительных органов. «ЮКОС», имея средства, так и действовал. Факт. Но это же подрыв государства!

— Можно подумать, другие олигархи — «чайные розы»…

— Нет, конечно. Особенно неприглядно, что они не вступились за члена своего сообщества. Не только не поддержали Ходорковского, но и дружно навалились на него. Материалы закрыты, но я почти уверен, что соратники Михаила Борисовича давали показания против него.

— Ради чего такое рвение?

— Ну, первое, что приходит в голову: зависть, намерение убрать конкурента. Затем — страх перед властью, желание обезопаситься, отвести удар от себя, продемонстрировать лояльность режиму. Вместо того чтобы остужать обстановку, друзья-соперники ее взвинчивали, накаляли. Это в значительной степени усугубило участь Ходорковского.

— Чем вы объясняете, что опытный бизнесмен не уехал из России, когда стало ясно: идет охота, вокруг расставлены флажки?

— Навряд ли Ходорковский чувствовал, что его арестуют. А может, не захотел уехать. Или не смог. Не знаю. 2003 год стал в каком-то смысле кульминационным. Придя к власти, Путин по совокупности причин не мог рубить сплеча, разом смести олигархический слой капитализма, сформировавшийся в девяностые годы. Во-первых, опасался расшатать политическую обстановку, нарушить экономическую устойчивость. А во-вторых, сам характер его прихода сковывал действия. В результате Путин повел дело так, чтобы эволюционным путем добиться нормального рыночного развития. Думаю, имело место негласное соглашение с олигархами, предполагающее, что они законопослушно отчисляют налоги, платят персоналу достойную зарплату, социально обустраивают территории и не лезут в политику. Однако в 2003 году окончательно развеялись сомнения в том, что соглашение не соблюдается. Возник выбор: либо идти по пути еще большего усиления олигархических групп, либо принимать в отношении них некие меры. И вот появилось «дело» Ходорковского.

— Михаил Борисович летел с вами в самолете, сделавшем нашумевшую «петлю над Атлантикой». Как вы относитесь к тому, что (безотносительно к содержательной стороне дела) представитель делового истеблишмента избрал путь политзэка номер один?

— Ходорковский действительно входил в делегацию, сформированную для переговоров с Альбертом Гором в США. Состав подбирал руководитель моего секретариата Роберт Маркарян. Не могу не признать: для человека, занимавшего высокую позицию в бизнесе и вдруг оказавшегося в заключении, Ходорковский ведет себя очень достойно. Но его игра, мне кажется, заранее проиграна. Даже если Михаила Борисовича сейчас выпустят, не думаю, что он станет фигурой, вокруг которой объединится оппозиция. Возьмите Михаила Касьянова. Провалился.

— Касьянов помельче будет.

— Не скажите. Все-таки человек в течение нескольких лет руководил правительством. Но, допустим, Ходорковский весомей. Хорошо, кто, на ваш взгляд, пойдет за ним?