«Я много проскакал, но не оседлан». Тридцать часов с Евгением Примаковым - Завада Марина Романовна

Завада Марина Романовна, Куликов Юрий Петрович.

«Я много проскакал, но не оседлан». Тридцать часов с Евгением Примаковым

В настоящем издании публикуются фотографии из личного архива Е. М. Примакова

Предисловие

Семь лет назад слякотным октябрьским вечером на одном из телевизионных каналов раздался звонок. Кто-то из находившихся на Дубровке заложников торопливым шепотом произнес: «У нас ситуация ухудшается. Передайте, чтобы на переговоры с террористами приехал Примаков». И нажал «сброс». Кем был этот человек и почему в сгущавшейся атмосфере «Норд-Оста» увидел шанс на спасение в появлении именно Примакова, Евгений Максимович так и не узнал. Скорее всего, звонивший слышал, что у Примакова репутация опытного переговорщика. А может, статус бывшего министра иностранных дел, главы правительства представлялся в том страшном контексте способным поколебать чашу весов? Все-таки тяжеловес… Собственно, для самого Примакова это значения не имело. Он поехал.

В штабе его начали отговаривать. И хотя Евгений Максимович в другой связи сказал нам, что никогда не цепляется за принятое решение и отступает от него, если докажут, что был не прав, — видимо, не доказали. С Примаковым пошли бывший президент Ингушетии Руслан Аушев и депутат Думы Асланбек Аслаханов.

Кто только публично не засвидетельствовал в те дни свое участие в «процессе урегулирования». Даже те, кто, потоптавшись у входа в театральный центр, не зашел внутрь, предпочел побеседовать с боевиками по мобильному. Но Примакова никто не видел на телеэкранах, не слышал его рассказа о том, как драматично шли переговоры, на каком взводе был главарь террористов Мовсар Бараев. Примаков воздержался от любых комментариев. Во-первых, потому, что, как мрачно объяснил нам позднее, не удалось вывести кого-либо из заложников. Во-вторых, мало ли в каких скверных передрягах ему доводилось бывать. Он не привык об этом болтать.

Разве менее опасно было в разгар ливанской войны пересекать линию фронта в Бейруте в день, названный «кровавой субботой»? Попасть под обстрел? Трижды встречаться с Саддамом Хусейном во время кувейтского кризиса (в последний раз Багдад уже сильно бомбили)? А кто мог дать Примакову какие-либо гарантии безопасности, когда перед началом новой войны в Ираке он опять летал туда — по поручению Путина?

Ради чего он так часто оказывался в не самых спокойных местах? Работа, профессиональные обязанности — это понятно. Но, как объяснил сам, «чтобы находиться в пекле, нужно еще иметь адреналин в крови». Люди, поверхностно судящие о Примакове, не догадываются, сколько его в этом респектабельном, подчеркнуто невозмутимом человеке.

На наш вопрос, испытывал ли он на Дубровке чувство страха, поежился: «Было зябко». Из гулкого пустого фойе поднялись по лестнице на второй этаж, где ждали несколько боевиков без масок, с автоматами. Впервые за эти дни к переговорщикам вышел Бараев. Он выглядел взвинченным, распаленным. Не успел Примаков закончить фразу:

«Я арабист. Изучал Коран. Он не велит воевать с женщинами и детьми, дайте им выйти», как Бараев с бешеными глазами заорал: «Кто вы такой, чтобы тут командовать? Мой единственный командир — Шамиль Басаев». «Не надо кричать, — попытался снизить накал Примаков. — Вы, чеченец, должны понимать, что разговариваете с человеком раза в три старше вас». Но Бараев уже не слушал: «Я прекращаю обсуждение! Если завтра в двенадцать часов не начнут выводить войска из Чечни, приступаю к расстрелу заложников. И я буду это делать, вы увидите».

Прямо с Дубровки Евгений Максимович отправился к Путину. Обрисовал обстановку. А через несколько часов начался штурм.

Почему мы вспомнили эту историю? Наверное, потому, что проявленные в ней качества в течение всей жизни были определяющими для Примакова: и в тридцать, и в пятьдесят, и в семьдесят, и, наконец, в восемьдесят лет он не считал и не считает для себя возможным уклоняться от выполнения того, что рассматривает как свой долг. Нередко это сопряжено с риском, требует смелости. Неважно какой — физической, нравственной, политической. Еще вопрос, что требовало большего мужества: поездки в готовый в любую минуту взорваться войной Ирак или хладнокровие перед лицом незаслуженной критики, ошикивания оппонентами, называющими Примакова «другом Саддама Хусейна»? Ему было сильно не по душе это определение, но накануне войны в Персидском заливе существовало очень мало политиков, с которыми Хусейн согласился бы разговаривать о выводе войск из Кувейта, об освобождении заложников. Тысячи людей — и наших, и иностранцев были освобождены благодаря усилиям Примакова. Он знал, с какой целью летает в Багдад, и не собирался отказываться от посреднической миссии из-за того, что кто-то интерпретировал его действия как проиракские.

К слову, переговорщик Примаков, в самом деле, искусный. Являясь министром иностранных дел, по просьбе Красного Креста совершал «челночные» перелеты в Баку, Ереван, Степанакерт. Двести пленных, в том числе приговоренных к смертной казни, были обменены. Евгений Максимович не может забыть, как счастливые армяне и азербайджанцы одинаково кричали в самолетах, увозящих их домой: «Да здравствует Россия!»

Переговоры во что бы то ни стало — исповедуемое Примаковым кредо. Он убежден: самые заклятые враги должны не воевать, а договариваться. «Для меня не имеет значения, куда падают ракеты — на Хайфу, Газу или Бейрут». И когда ракеты собирались сбросить на Белград, он, пытаясь предотвратить удар, сделал знаменитую «петлю над Атлантикой». Воспринятый некоторыми как эксцентричный демарш, этот шаг так или иначе стал свидетельством силы характера, способности тогдашнего премьер-министра на нестандартные поступки.

А само согласие Примакова возглавить правительство после дефолта, когда в стране все сыпалось, — что это, не отвага? Недаром японский премьер Кейзо Обути пообещал Примакову «за проявленную храбрость» дать кредит в восемьсот миллионов долларов. Правда, так и не дал. Но это другая история, потребовавшая от Примакова иного сорта смелости: при полном безденежье удержать Россию от края бездны.

Мы познакомились с Евгением Максимовичем в 2004 году, когда брали газетное интервью. Ни в бытность Примакова главой разведки, ни в качестве министра иностранных дел и председателя правительства не знали его лично. Для эксклюзивной беседы издание выделило разворот большого формата. Но получится ли, опасались, такая беседа? Примаков не выглядел человеком, готовым выйти за очерченные рамки вежливой сдержанности.

Кто придумал, что он сух, немногословен, держит дистанцию? Чушь, как Евгений Максимович любит выражаться. Из кабинета на Ильинке мы ушли под его обаянием. Предваряя интервью, даже написали: «В журналистских кругах Евгений Примаков слывет человеком закрытым. Однако обозревателям Марине Заводе и Юрию Куликову так не показалось».

Возможно, сталкиваясь с передергиванием, искажением своих слов, Примаков обрел привычку превентивно не расслабляться с журналистами. Что подтолкнуло его к достаточно открытому, непринужденному разговору, надо (воспользуемся снова излюбленным оборотом Примакова) спрашивать его самого. Но факт остается фактом: с тех пор мы многократно встречались, бывали у Евгения Максимовича дома и всякий раз открывали в нем черты, вызывающие дружелюбное расположение.

0 чем эта книга? Хочется надеяться, о непривычном Примакове. За тридцать часов мы задали ему сотни вопросов, и среди них те, которые в США называют ни больше ни меньше, как «дискриминационными». Ни на один Примаков не отказался ответить. Следуя за ходом беседы, читатель убедится, что в этом человеке самым причудливым образом сочетаются умудренность, искушенность опытного политика и простодушие, даже доверчивость. На нашу шутливую реплику: «Надо учиться лучше разбираться в людях» Примаков отреагировал неожиданно: «В принципе да. С другой стороны, тогда у меня будет подозрительность какая-то. А зачем это нужно?»